Догоняя Птицу
Шрифт:
– Ага, случается, что и для защиты, - вяло отрапортовал Индеец.
Вечером после скудного ужина - одна на всех консерва "Рисовая каша со свининой", где нарисованная на этикетке свинина присутствовала лишь в виде бурой подливки, и остатки деревенского хлеба: полкраюхи на всех - Индеец вновь поманил Лоту за собой, и некоторое время она шагала позади него в пейзаже, постепенно теряющем жизнерадостные краски дня. Они удалились от дома метров на триста по дороге, ведущей к источнику, который лесники использовали как колодец и передали Птице во временное пользование, вместе с живностью, домом и барахлом.
– Увидел,
Тут уж Лота сразу готова была признать, что выглядело это диковато. Под камнем, в его уже загустевшей тени обнаружилась пригоршня леденцов в выцветших до белизны фантиках и несколько мелких монет.
– Ого, - она машинально протянула руку, чтобы собрать монеты.
– Ты что делаешь?
– остановил ее Индеец.
– Этого брать нельзя. Кто-то магичил и оставил плату духам, которые помогали. Это откуп.
В этот момент Индейца окликнули со стороны дома, и Лота не успела расспросить его подробнее о том, что скрывалось в тени камня, почти не заметное для менее зорких глаз.
* * *
Мысли о непонятных находках мигом выветрились у Лоты из головы, как только она поняла, какие свершения их ожидают в ближайшем будущем. Первым делом устроили инвентаризацию. "А это что за фигня валяется?" "Это чего, молоток? Таз для варенья? Таблетки какие-то?" "Ай, козёл, ты мне ногу отдавил!" - слышалось там и сям.
– Фундамент бы подшаманить, - десантник Леха хозяйственно разглядывал дом, обходя его по периметру.
– Чего?
– спрашивал Володя.
– Да поддомкратить... Просела домуха, не видишь? Чуть-чуть бы приподнять, а то завалится.
– На наш век хватит, - усмехался панковатый Коматоз.
– На наш век, - ворчал Леха.
– Все бы вам на халяву. А страну кто будет поднимать?
– он мрачно покосился на чумазого Коматоза.
– Ты что ли?
– хохотнул Коматоз.
– Может, и я... Есть дом - значит, должен быть в порядке. В порядок нужно его привести, слышь?
– Домкратить ничего пока не стоит, - отозвался Птица.
– А вот хозяйство подтянуть не мешало бы...
Добра в доме оказалось предостаточно: и седла, и сбруи, и перловка с гречкой. В небольшом количестве имелись сахар, заварка, соль и даже какая-то непонятная сушеная травка в бумажном кульке, которую Индеец заботливо присвоил, засунув в карман рюкзака. Возле крыльца обнаружили топор, испачканный чем-то красным и спекшимся. На стене в доме висело ружье - правда, без патронов. Огород имел вид запущенный, но жизнеспособный - он также представлял собой фронт работы, на который им предстояло немедленно заступить. Были обнаружены безбрежные залежи флакончиков с зеленкой - целый картонный ящик: видимо, кто-то обокрал склад. Или зарплату выдали в виде зеленки, предположил практичный Леха. На круглой печной конфорке стоял чайник. Кастрюли были грязны, но вместительны. В одной из них плавали остатки супа, и все кое-как поужинали.
* * *
В первую же ночь Лота и Птица спали вместе в маленькой спальне с низким оконцем, на брошенном прямо на пол матрасе. Из мебели имелись лишь стол да этот матрас, ужаснувший Лоту в первую минуту: страшно было подумать, кто и что делал на нем до нас. Она и не думала. На столе горела свеча, приклеенная к блюдцу с позолоченным кантиком по краю, странно смотревшимся в общей скупой обстановке. Лота погасила свечу - парафин, угасая, выпустил ядовитое облачко - и, не раздеваясь, улеглась рядом с Птицей, вытянувшись вдоль его тела.
Больше их ничего не разделяло.
Она положила голову на его вытянутую руку так поспешно, словно ее место мог занять кто-то другой. В темноте они укрылись одном одеялом. Их очки лежали на столе около блюдца со свечой - тоже рядом. Все было так, будто происходило уже много дней каждый вечер.
Птица снял с Лоты свитер.
Она расстегнула его рубашку.
Он стянул с нее кенгурушку с капюшоном и надписью GAP (Лоте ее подарила Гита).
Она сняла с него футболку.
Лифчика она не носила - незачем было.
У него на груди было совсем мало волос.
А кожа была нежная, как у ребенка.
Он расстегнул ее модные джинсы на болтах (их тоже подарила Гита).
Она расстегнула его солдатский кожаный ремень - это оказалось гораздо проще, чем она предполагала - и напрасно она опасалась, что не справится.
Трусы они сорвали с себя самостоятельно - то есть каждый срывал свое, извиваясь всем телом. Существует мнение, что все это непременно должен проделывать мужчина. А по-Лотиному, как пойдет - так и пойдет, не нужно зацикливаться на мелочах. Какая разница, кто с кого что срывает? Такие процессы должны происходить сами - естественным путем. И если тебе самой до ужаса приспичило освободиться от трусов или носков, которые вдруг сделались лишними и даже колючими, инородными, зачем ждать, что это за тебя сделает кто-то другой?
Трусы у него тоже были простые, солдатские - из черного сатина.
Впервые Лота обнаружила, что мужчина может быть соблазнительным, что его кожа может притягивать, как намагниченная. Что в темноте она матово светится и будто бы ускользает из-под пальцев. Птицына кожа рождала жар в ладонях, сладость на языке и острое желание, чтобы это длилось и не заканчивалось. Лота не просто забыла о себе, переключившись целиком на это едва знакомое, притягательно и таинственно мерцающее в ночи существо - она перестала быть собой, ей хотелось быть им, чтобы владеть и наслаждаться без остатка. А она-то думала, что всякое такое - огонь, азарт, жажду - способен чувствовать только мужчина, а женщина просто лежит и о чем-нибудь думает или мечтает.
С ним было все просто - не так как раньше, с другими. Лота боялась леса и темноты за окном. Он устал физически и психологически: ему требовалась разрядка. Оба мерзли. Они не могли по-другому.
"Так в старину выдавали замуж, - подумала Лота.
– Без разговоров".
Ей, конечно, надо было очень многое ему рассказать, но она не знала, с чего начать. У нее была дурацкая черта: иногда она говорила неуместные или даже настырные и наглые глупости. И это было гораздо хуже, чем просто молчание. Но больше всего она боялась недомолвок, и натужного молчания, и прочей человеческой зимы. А стоило что-нибудь произнести из того, что действительно хотелось, и слова начинали всей массой ломиться наружу, а справиться с ними в таких случаях можно, только если плачешь, но у нее не был повода плакать.