Док Сэвидж. Выпуск второй
Шрифт:
Монах помимо всего прочего был мировым светилом в области химии.
Хэм — это не кто иной, как бригадный генерал Теодор Марли Брукс, которого в Гарварде провозгласили самым замечательным выпускником юридического факультета, и остальной мир, похоже, с этим согласился.
Те, кто знал толк в моде, соглашались, что Хэм — наиболее изысканно одетый человек в Нью-Йорке, если даже не в Соединенных Штатах.
Хэм не только не был чуждым оригинальности. Он стремился к ней и готов был пустить в ход против любого из своих противников безобидную на вид черную трость — фактически шпагу с отравленным наконечником, укол которым вызывал мгновенную потерю сознания.
У Хэма тоже было любимое животное — Химия.
Кличка соответствовала профессии Монаха. Таким способом решили подтрунить над ним. Химия очень раздражала Монаха, потому что была из какого-то низкорослого вида обезьян и ее прозвали «точной копией Монаха».
Отношения между этими четырьмя — Монахом, Хэмом, Хабеасом Корпусом и Химией, как могло показаться посторонним наблюдателям, — были чрезвычайно напряжены. Когда они изничтожат друг друга, казалось, было только вопросом времени.
Корреспондент какой-то газеты задавал через колючую проволоку вопросы.
— Кто-нибудь из вас двоих, скажите мне только одно: Док Сэвидж всегда избегал гласности, а сейчас она прямо бьет ключом. Почему это так?
— Дело вот в чем. Док может воскресить какого-нибудь парня и… начал было Монах.
— Парня? — сухо переспросил репортер. — Хорошенький подарок для наших женщин! А почему бы не воскресить женщину?
— Док никогда не питал особых симпатий к женскому полу, — ухмыльнулся Монах. — Это по моей линии.
— Кого выберет комитет, тому и будет подарена жизнь, — решительно вмешался Хэм. — Необходимо, чтобы страна поверила в Дока Сэвиджа и его мастерство, а то многие думают, что все это плутовство. Мы надеемся, что человек, который обретет жизнь, принесет человечеству множество благ. Он должен будет пользоваться доверием народа. Народ должен поверить, что эта личность является реальным, неподдельным, подлинным субъектом, вернувшимся к жизни; в противном случае будет невозможно совершить то, на что мы возлагаем надежды. Другими словами, мы собираемся вернуть в этот беспокойный мир великую личность, которая бы помогла человечеству.
— Около половины поступающих предложений сводятся к воскрешению Иисуса из Назарета, — снова вмешался в разговор Монах. — Если бы мы попытались убедить людей, что собираемся воскресить Христа, то они сразу сообразили бы, что мы мошенники, потому что в данном случае вряд ли бы понадобилась помощь даже Дока Сэвиджа. Мы клянемся, что речь в самом деле идет о покойнике, и воскресить можно одного и только одного человека. Это может быть и женщина. Эксперты сообщат об этом. Мы пытаемся доказать американцам, что Док Сэвидж может это сделать, каким бы невероятным это нам ни казалось.
— Док Сэвидж посвятил не один год совершенствованию своего метода, сказал Хэм.
— Эксперты, — повторил Монах, — выберут субъект воскрешения с помощью современной науки.
Глава III
Темные махинации
Сенатор Гастолл Моуб Фанстон был одним из экспертов. Эксперты встретились в Вашингтоне, в здании Сената, воспользовавшись кабинетом сенатора Фанстона.
Это было ночное заседание. Предполагалось, что оно будет секретным, но коридор кишел журналистами. На следующее утро уборщицам пришлось мешками выносить после них различные фотоотходы.
Дверь отворилась около двух часов ночи, шеренгой из кабинета вышли эксперты.
— Мне жаль, джентльмены, — сообщил сенатор Фанстон осаждающим его репортерам, — кандидат на воскрешение будет объявлен через неделю.
— А почему не сейчас?
— Именно через такой срок решено сделать объявление.
— Но почему?
Сенатор Фанстон промолчал, потому что у него не было надлежащего ответа. Они приняли такое решение просто потому, что нужно было определить дату объявления.
— Этот кандидат на воскрешение — изобретатель?
— К сожалению, я не могу ответить.
— Говорят, что выбрали Томаса А. Эдисона.
Сенатор Фанстон молчал.
— Это не женщина?
— Извините, джентльмены.
— Это не Джордж Вашингтон?
Молчание.
— Авраам Линкольн?
Опять молчание.
— Рудольф Валентине?
Глубокое молчание.
— А может быть, это сфинкс? — холодно спросил корреспондент одной из газет.
Сенатор Фанстон одарил всех широкой, дружеской улыбкой, выработанной в общении со своим окружением, сфотографировался в своем огромном цилиндре и без него, затем извинился и ушел домой.
Сенатор из Вайоминга Фанстон жил один, но не в гостинице, а снимал квартиру в юго-западной части города на Делавэр-авеню. К нему наведывалась одна негритянка, стряпала и вечером возвращалась домой, как правило, около девяти. Звали ее Орхидеей Джонс, и к работе она приступила не так давно.
Сенатор Фанстон вошел к себе, вытянул ключ из замка, положил его в карман и с удивлением взглянул на темный силуэт в кресле возле окна.
— Это ты, Орхидея? — спросил он. — Почему ты до сих пор не ушла домой?
— Это не Орхидея, — ответил силуэт. — А скорее всего лилия, если будешь достаточно послушным.
Этот голос звучал, как рычание завладевшего костью бульдога, к которому подступает другой бульдог. Поэтому сенатор Фанстон застыл на месте, схватившись руками за края своего огромного цилиндра.
— На сей раз вам повезло, мой ночной гость, — сказал он с тяжелым чувством. — У меня привычка всегда таскать с собой кучу денег. Они находятся у меня на поясе в замшевой сумочке.