Доказывание истины в уголовном процессе: Монография
Шрифт:
Язык — это универсальная среда, в которой осуществляется само познание, которое не может быть в суде ничем иным, как пониманием (интерпретацией) знаковых систем — текстов. По словам Ф. Шлеермахера, «понимание текста зависит от контекста, а понимание контекста — от представления текста» [761] . Понимание окружающей нас действительности, событий, явлений, происходит в ходе истолкования, интерпретации эмпирических данных, которые даются нам с помощью органов чувств. Проблема языкового выражения есть проблема самого понимания-познания.
761
Цит. по: Доказательство и понимание / М.В. Попович, С.Б. Крымский, А.Т. Ишмуратова и др. — С. 54.
Всякое понимание — истолкование, а всякое истолкование развертывается в среде языка, который, с одной стороны, стремится выразить в словах сам предмет, с другой же — является языком самого толкователя [762] . Понимание возможно лишь языковое. Мысли не могут развиваться независимо от слов. Придание языку лишь выразительной функции обедняет понятие о нем. Слово не является лишь какой-то внешней оболочкой по отношению к мысли, чем-то посторонним для мысли. Язык скорее орудие мышления: мышление создает для себя нечто при посредстве языка. Явления языка до известной степени принадлежат к явлениям
762
См.: Гадамер Г.Г. Истина и метод. — С. 452.
763
См.: Безлепкин Н.И. Философия языка в России. — С. 134.
Активная роль языка как орудия и средства мыслительной деятельности человека экспериментально подтверждена современными лингвистическими и психологическими исследованиями, обосновавшими необходимость использования языковых средств для протекания процессов мышления. Везде, где в делах людей достигается договоренность или согласие, независимо от того, какие при этом используются социальные условные знаки, эта договоренность достигается при помощи языковых процессов или не достигается вовсе [764] .
764
См.: Сепир Э. Язык // Избранные труды по языкознанию и культурологии. — М., 1993. — С. 226.
Осознав значение языкового фактора для понимания природы уголовно-процессуального познания, А.С. Александров по-новому поставил вопрос о переводе эмпирических данных, то есть данных чувственного восприятия, на уголовно-процессуальный язык и последующем использовании этих данных (уже в вербализованной форме). Он видит в вербализации не конечный момент познания, а увязывает ее с самим мышлением. По мнению А.С. Александрова, знаки превращаются судоговорением (дискурсом) в аргументы, доводы спорящих сторон; нагружаются посредством юридической техники и ораторики коннотативными значениями идеологии. В ходе доказывания, таким образом, вначале воспринимаются следы, затем следы превращаются в знаки посредством юридического языка (например, текст протокола осмотра места происшествия), а потом включаются в систему средств убеждения судебной речи, связанную с идеологией и риторикой [765] .
765
См.: Александров А.С. Введение в судебную лингвистику. — С. 164.
Фактор убеждения, составляющий силу судебного доказательства, происходит из языкового опыта, пронизывающего наше восприятие речевых сообщений. Он идеологичен. В суде прагматичность для юриста состоит в использовании идеологии. Мир идеологий входит в кругозор получателя информации. Идеология — это все то, чем так или иначе проникнуты (пропитаны) адресат и та социальная группа, которой он принадлежит, система его психолингвистических ожиданий [766] , установка на декодирование сенсорных данных; все его интеллектуальные навыки — жизненный опыт, здравый смысл, мораль, культура. При обсуждении в суде фактов предполагаемого события преступления участники доказывания, как правило, исходят из общей для них системы ценностей и представлений. Некоторые из них официально закреплены в тексте закона, некоторые нет. Их условно можно назвать принципами уголовного процесса. Правовые аксиомы, идеологемы не требуют доказательств. В принципах выражается договорной опыт понимания социальной реальности. В них закреплены господствующие юридические ценности. Эти исходные начала принимаются в качестве первоначального допущения, которое необходимо для того, чтобы выстроить непротиворечивую систему рассуждений и убедить контрагента. Определенный набор базовых высказываний, выражающих сущность отношения власти к личности, обществу, знанию, образует своего рода аксиологическое ядро доказывания и познания. Это ядро образует смысловой центр для понимания и истолкования информации, представляемой суду на рассмотрение и оценку. На систему принципов доказательственного права воздействуют закономерности развития речи в обществе, культуры, цивилизации [767] .
766
То, что мы ожидаем понять, должно быть ограничено условиями, необходимыми для нашего существования как понимающих субъектов. В этом суть антропологического (экзистенциального) принципа понимания.
767
См.: Александров А.С. Введение в судебную лингвистику. — С. 204–209; Александров А. С. Судебные доказательства и доказывание в уголовном суде / А.С. Александров, А.Н. Стуликов. — С. 90.
Не во всем соглашаясь с А.С. Александровым, А.Н. Стуликовым и другими приверженцами лингвистического подхода к трактовке познания/доказывания в уголовном процессе, можно признать, что в интеллектуальной деятельности субъекта познания не совсем корректно использовать слово «информация», поскольку оно слишком унифицировано, обезличено. Поскольку рассудочная деятельность непосредственно связана с речевой, постольку более уместен другой термин — смысл [768] для объяснения того, как используются факты в доказывании.
768
По А. Черчу, смысл — то, что бывает усвоено, когда понято имя. По утверждению Фрегге, смысл слов проявляется только в контексте суждения. Отечественный специалист Н.И. Жинкин писал, что смысл образуется при переходе от языковых знаков к их конкретному предметному содержанию.
См.: Доказательство и понимание / М.В. Попович, С.Б. Крымский, А.Т. Ишмуратова и др. — С. 148–150.
Понимание есть акт представления смысла. Образование смысла связано с действием механизма понимания. Презумпция осмысленности состоит в том, что понять можно лишь то, что имеет смысл и, следовательно, приобщено к человеческой деятельности. В силу такой осмысленности мы понимаем то, что понимают другие или могут сделать предметом своей деятельности [769] .
Кто поймет значение языка и речи в познании, тот откажется от информационной теории доказательств. Языковой аспект познания, который был упущен даже представителями информационного подхода к пониманию процесса познания, является, наш взгляд, ключевым для объяснения адекватности опосредованного познания судом события, имевшего место в прошлом, которое стало предметом его исследования. Доказательство — это не информация, а факт, то есть знание, воплощенное в речевую, языковую форму. Это знание проинтерпретированное, проведенное не по информационным каналам [770] , а преобразованное в процессе речевого общения, модель которого задана состязательной формой уголовного процесса. На факте лежит отпечаток более глубоких
769
См.: Доказательство и понимание / М.В. Попович, С.Б. Крымский, А.Т. Ишмуратова и др. — С. 34, 150.
770
Как пишет В.Я. Колдин, «информационные каналы, ведущие к получению доказательств и установлению юридических фактов, имеют сквозной характер и проходят через деятельность оперативно-разыскных органов, органов дознания, предварительного расследования и суда, а также обслуживающих деятельность этих органов информационных, регистрационных и экспертных систем. Конечный продукт этой информационной деятельности — приговор или решение суда является продуктом всей этой информационной системы».
Колдин В.Я. Проблема истины и факта в уголовном процессе России // Уголовно-процессуальные и криминалистические проблемы методологии и практики расследования экономических и иных преступлений: Материалы межрегиональной научно-практической интернет-конференции / Под ред. А.Ф. Дубина. — Н. Новгород, 2008. — С. 33.
Хотя высказывание на первый взгляд, как может казаться, содержит только факты, оно предполагает оценку. Различие между сказанным и тем, что представляет собой добавление смысла, может быть оспорено и зависит от одобрения или неодобрения фактов, приведенных оратором. Точно так же выбор толкования фактов, произведенных оратором, не может быть назван выбором, пока не появится новое возможное толкование. Для того, чтобы привлечь внимание к совершенно разным толкованиям, необходимо, чтобы выводы, вытекающие из одного толкования, отличались от выводов, которые можно сделать на основе другого толкования. Может произойти и так, что эти различия будут замечены лишь в определенном контексте [771] . Необходимо учитывать не только выбор данных, но также способ их толкования и значение, которое они получают в результате этого толкования. Отличие толкования от самих фактов заключается в том, что толкование предполагает сознательный или бессознательный выбор между различными значениями данных. По мнению X. Перельмана, в практике аргументации данные являются элементами, на которые есть согласие слушателей, по крайней мере временное или условное согласие, которое является однозначным или спорным. Этим данным можно противопоставить их толкование, которое представляет собой выбор между значением и фактом. Толкование не является частью тех фактов, в отношении которых оно высказано. Проблема толкования возникает при анализе непоследовательных толкований, которые заставляют нас усомниться в понятности какого-либо факта. Но как только появится более разумное толкование, оно воспринимается слушателями в качестве такового и проблема толкования исчезает. Толкование — это не только выбор между несколькими объяснениями, которые не согласуются между собой. Выбор — это еще и избрание контекста толкования [772] . Одно и то же явление может быть показано в очень узком контексте и не быть связано с ситуацией. Но его можно показать и как символ, веху какого-либо глобального процесса, события, то есть в более широком контексте. Разные толкования не всегда противоречат друг другу. Но освещение одной стороны, если оно займет место сознания слушателя, оставит неувиденной другую. В этих случаях толкование — это не только выбор, но и творение, изобретение значения. Основной процесс, существующий в отношении толкования, это борьба между ними за то, чтобы осветить одни и приглушить другие. Бесконечная сложность толкования, подвижность толкований и их взаимодействие объясняет невозможность уменьшения числа высказываний до определенного количества. Даже если уровень знания позволит нам уточнить возможное количество, это произойдет лишь в рамках одного единственного толкования. Условно ничего не мешает определению точного количества толкований, но ничто не может остановить появления нового толкования. Возможности толкования не могут быть исчерпаны [773] .
771
См.: Александров А.С. Введение в судебную лингвистику. — С. 209–210.
772
Цит. по: Александров А. С. Введение в судебную лингвистику. — С. 210.
773
См.: Александров А.С. Введение в судебную лингвистику. — С. 210.
Признавая эффект трансформации, преобразования, «метафоризации», идеологизации «первичных данных» — в ходе языкового познания, — мы не абсолютизируем значение лингвистического фактора. Неправильно, когда проблематика познания фактически сводится к языковой и вместо обсуждения вопросов о достижении истины о реальных обстоятельствах дела возводится в ранг методологического тезиса о языковом релятивизме уголовно-процессуального познания. Так, А.С. Александров пишет, что следует пересмотреть логоцентристскую познавательную схему «субъект — объект», где язык выступает как посредник между ними; опровергнуть представление о всецело референциальном характере судебной истины. Судебная истина связана с реальной действительностью. Но эта связь не основана на механизме отражения [774] . Он утверждает, что в доказывании de facto, то есть в познании, можно выделить первичную подсистему, где происходит процесс «семиозиса»: когда производятся знаки. На низшем уровне присутствует реальная действительность и лингвистика. Явления действительности (следы) приобретают здесь языковую форму. «Реальность» проговаривается, «именуется», наделяется смыслом, «переваривается» языком. Причем плоскость юридического языка выступает секущей по отношению к сфере обыденного языка, внося дополнительный риторический эффект идеологического искажения в семиотические объекты [775] . При всем уважении к значимости языкового фактора мы не можем согласиться с выводом о том, что факт-доказательство — лексическое образование, с которым связывается предположение об истинности его смысла.
774
См.: Александров А.С. Речь — понимание — доказывание в уголовном суде. — Н. Новгород, 2003. — С. 77.
775
См.: Александров А.С. Речь-понимание-доказывание в уголовном суде. — С. 77.
Как известно, главный тезис постмодернизма состоит в том, что знаки отсылают к знакам, а не к реальным вещам. Совокупность знаков должна пониматься как замкнутая система. Трактовать знаки как различия в системе. Структура — автономная сущность внутренних зависимостей [776] . В условиях закрытости универсума знаков знак является либо различием между знаками, либо внутренним различием между выражением и содержанием, свойственным каждому знаку [777] .
776
См.: Рикер П. Конфликт интерпретаций: Очерки герменевтики / Пер с фр. И. Сергеевой. — М, 1995. — С. 127.
777
См. там же. — С. 127–128.