Докер
Шрифт:
— Ничего не надо купить? — орет мальчик-девочка. — Хлеба? Папирос? Винограда?
Японец ничего ей не отвечает и, откинувшись к стене, сосет трубку и строит нам рожи.
Лариса с силой захлопывает дверь, и мы мимо флигелька поднимаемся на крышу, куда ведет широкая лестница.
— Почему этот японец молчит и улыбается? — спрашиваю я у Ларисы.
— А потому, что он с утра нажрался своего дурацкого опиума! — отвечает она, яростно жестикулируя. — А под вечер к нему придут три дурака, среди них один военный моряк, и он их будет учить английскому. Так и живет!
Но мы уже на крыше. Она большая и плоская, как стол. Покрыта асфальтом. На двух ее концах стоят футбольные штанги, за ними высятся крытые железом чердаки.
— Здесь мы играем в лапту и в футбол, — рассказывает Виктор.
— И в альчики, — добавляет Топорик.
— Альчики? — спрашиваю я.
— Ну, бабки! — отвечает раздраженно Лариса. — Не все ли равно, как их называть?.. А мяч лучше гонять днем. Вечером соберутся взрослые, и нас могут выставить.
— А вечерами, — рассказывает Виктор, — здесь играют в карты, пьют вино, приводят девочек…
Лариса отворачивается и говорит:
— Но спать все равно весь дом приходит сюда. Вот увидишь, как это интересно!
— Ну, конечно, не все, — возражает ей Виктор. — Кто боится воров, тот спит дома. Нерсесу Сумбатовичу или, скажем, нашему Философу никакая духота не страшна.
— Не спят на крыше только жильцы третьего этажа, — вступает в разговор Топорик. — У них и так высоко. И уличные балконы есть.
— А если дождик? — спрашиваю я.
Они вдруг втроем хохочут.
— В Баку — да дождик? Дождик здесь бывает только зимой, и то редко. А зимой и так все спят дома. Даже Грубая Сила! — говорит Виктор.
Интересно, что в этом доме почти у всех клички или прозвища.
Потом мне показывают чердаки. Лариса достает спрятанный в углу резиновый мяч, выбегает с криком на крышу, мы за ней, и начинаем гонять мяч. Виктор становится в воротах, Лариса — в защиту.
Мы с Топориком сильно бьем по воротам, даем «свечки», но мяч не падает на улицу. Удивительная крыша!
Позади нас раздается глухое рычание и ругань.
Я оборачиваюсь. В дверях чердака стоит долговязый парень, у него длинные обезьяньи руки; скорчив рожу, он потягивается.
— Черти, так и не дали поспать! Вот я вам еще поору! — грозит он нам.
— Грубая Сила, наш Федя, — ухмыльнувшись, говорит Лариса и с такой яростью ударяет в мяч, что чуть не валит им с ног Виктора.
А Федя, ругаясь, приближается к нам.
Он, видимо, года на два старше нас и на голову выше. Весь он какой-то костлявый и угловатый, с копной нечесаных волос на голове. Какая-то дурацкая ухмылка на губах. И руки, руки чуть ли не до самых колен!
Видя, что никто не испугался его угроз, Грубая Сила говорит:
— Ладно, пацаны, и ты, дура, — обращается он к Ларисе, — давайте поиграем. Условия такие: пропустите мяч — получите по «бамбушке», нет — получите по конфетке. — Он лезет в карман и показывает нам горсть конфет в цветистой обертке.
Вытянув вперед руки, мы вчетвером становимся в воротах.
Федя отмеряет одиннадцать шагов, долго целится и бьет пушечным ударом!
Хотя мы с вытянутыми руками бросаемся вперед, но мяч влетает в ворота.
Схватившись за бока, Федя хохочет до слез.
Виктор умоляюще просит:
— Только не очень сильно. — И покорно подставляет голову.
Согнув указательный палец, с каким-то вывертом Федя бьет Виктора по макушке. Это у него называется «высеканием искры».
Схватившись за голову, приседая, Виктор со стоном отбегает в сторону.
Зажмурив глаза, подставляет голову Топорик. Прикусив губу, Федя бьет. У Топорика брызжут слезы, но искр что-то не видно.
Федя подходит к Ларисе, но та фырчит, как кошка, и он испуганно отскакивает от нее.
— А это что за шпингалет? — вдруг, покосившись на меня, спрашивает Федя.
— Новенький… — отвечаю я каким-то писклявым голосом от страха. — Сегодня приехали…
Федя бьет ногой меня под зад, и я лечу на землю.
— Будем знакомы! — нагло смеется Грубая Сила и, сунув руки в карманы залатанных брюк, вихляющей походкой идет к лестнице.
Держась за голову, Виктор угрюмо становится в воротах и недобрым взглядом провожает Федю. Мы уже без прежнего азарта продолжаем игру. А вскоре спускаемся с крыши.
Придя домой, я узнаю, что приходила бабушкина богатая родственница — Лиза Балаян!.. Правда, ей некогда было посидеть у нас и поговорить с бабушкой, она куда-то очень спешила, и в комнату она не зашла, боясь запачкать платье, но, невзирая на это, все остались ею очень довольны! Она веселая и красивая женщина, вся в бриллиантах, обещала часто навещать бабушку.
— А мне она обещала хороший подарок. Угадай, Гарегин, что она может принести? — воркующим голосом спрашивает Маро, заглядывая мне в глаза. Иногда она может быть вот такой кроткой и ласковой.
— Тут и гадать нечего, — раздраженно отвечает ей мать. — Что можно дарить тринадцатилетней девчонке? Ситцу на платье или что-нибудь в этом роде. — И она уходит на балкон, сердито хлопнув дверью.
— Лучше б она догадалась оставить немного денег, — потирая руки и не смея поднять глаза, печально и виновато произносит бабушка. — Хоть бы на первое время.
— Нет! Вы ничего не понимаете! — мечтательно говорит Маро, не обращая на бабушкины слова никакого внимания. — Такая богатая женщина не может не принести что-нибудь необыкновенное. Правда, Гарегин? — снова воркует она и поправляет воротник моей рубахи.