Доктор болен
Шрифт:
Подошедшая сзади сестра-индианка с усиками и бакенбардами сказала:
— Миизиис Приибоой? Доктор хочет вам сказать пару слов у себя в кабинете.
— Если попробуют получить у тебя разрешение, — предупредил Чарли, — чтоб проделывать всякое с его мозгами, на что иначе не осмелятся, просто скажи — нет, и все тут. Попросту вот так вот, нет. Самое короткое слово во всем языке, и чаще всех говорится. — Но Шейла уже шла к большой стеклянной цистерне кабинета в конце палаты.
— К вашему сведению, — сказал Эдвин, — это слово не самое короткое в языке. — Он чувствовал, что, ободранный как липка, с одной пижамой, койкой, бутылкой с водой, должен противостоять этому смуглому, задубеневшему мойщику окон, демонстрируя свой единственный авторитет. — Безусловно, кратчайшее —
А Чарли сказал:
— Отличная девчонка твоя жена. Я говорю «девчонка», не думая никого оскорблять, больше имея в виду женщину, или, может быть, молодую женщину, кто как считает. Я бы сказал, приблизительно твоего возраста, а тебе я бы дал тридцать восемь, хоть у тебя еще полная голова волос. Она нынче явилась в публичный бар в «Якоре» и обставила Фреда Титкомба в дартс. Пила наравне со мной пинту за пинтой. Надо б тебе ее в руках держать.
Эдвин чувствовал очередной поднимавшийся приступ невольного раздражения, сообщавший ему, что он болен.
— Вы ведь не поняли, — подчеркнул он, — про неопределенный артикль. И даже не спросили, что такое фонема. А не знаете, вполне уверен.
— Ну, — спокойно сказал Чарли, — ведь это значения не имеет, правда? К делу, так сказать, не относится. Я целой кучи вещей не знаю, да теперь уже слишком поздно начинать им учиться.
— Нет, не поздно, не поздно. — Эдвин сдерживал поток слез. — Вам прекрасно известно, никогда не поздно. — Кое-кто из ближайших посетителей, с нетерпением ожидавших, когда звонок выставит всех, уже все сказавших, даже больше того, что им было сказать, с надеждой взглянули на Эдвина. Но он, взяв себя в руки, вновь спокойно сидел на кровати, смаргивая слезы.
— Все с тобой будет в полном порядке, — заверил Чарли. — Попомни мои слова. Поправишься, здоровей быка будешь. — В этот момент вернулась Шейла, слишком сияющая, чересчур радостная.
— Ну, — объявила она, — кажется, все будет хорошо, вообще не о чем беспокоиться.
— Это все, — спросил Эдвин, — что он хотел сказать тебе?
— Ну да, почти. Говорит, абсолютно все будет в порядке. Вот что он сказал.
— Точно то же самое я ему говорю, — вставил Чарли. — А ведь я не доктор.
Сестра-нигерийка с искусно вырезанной из черного дерева головой вошла с колокольчиком и объявила:
— Все визитеры на выход, если не возражаете.
По палате прокатилась волна облегчения. Эдвин с грустью увидел, как жена с излишней готовностью поцеловала его, пообещала прийти завтра, быстро взмахнула помадой ради здорового внешнего мира. Чарли наказал:
— Читай книжки, что я тебе купил. Держись веселей. Бросай мрачные мысли о всяких вещах.
С уходом посетителей в палате как бы прозвучал тихий удовлетворенный выдох: наконец колокольчик выгнал чужаков. С бодрыми голосами, аккуратно одетые, они принадлежали фривольному миру. Не каждый способен вернуться к серьезному делу болезни — в конечном счете к истинному человеческому состоянию. Виноград и журналы из чужого мира лежали нетронутыми какое-то время — время, необходимое на их акклиматизацию, ассимиляцию. Ближайший сосед Эдвина, к которому никто не пришел, без движения сидевший на койке, задумчиво куря, теперь с ним впервые заговорил. Неподвижно скривившимся ртом он сказал, усмехаясь:
— Жена ваша — прямо отпад. Люблю таких. И к тому же брюнетка. — И молча продолжал усмехаться.
Глава 2
Эдвин вытащил термометр из теплой подмышки, где тот стоял, посмотрел и протянул сестре.
— Девяносто восемь и четыре [4] , — сказал он.
— Вам не положено знать свою температуру, — упрекнула сестра, угрюмая славянка с болезненной желтизной и большими ступнями. — Вам даже не положено понимать показания термометра. — Насупилась над пульсом, оттолкнула запястье Эдвина, записала вечерние показатели. — Кишечник освобождался? — спросила она.
4
36,8 °C.
— Да, — соврал Эдвин. Иначе каких она только не выдумает слабительных кошмаров? — В высшей степени.
— Это не обязательно говорить. Вполне достаточно сказать да.
— Простите, — извинился Эдвин. А потом, когда она двинулась прочь, добавил: — Spasibo, tovarisch.
— Благодарить меня не за что. Это моя обязанность. К тому же я не русская.
Эдвин лежал на спине, лампа у койки заливала лицо теплым светом. Он пролистал один из даров Чарли; голые, страница за страницей. Голые, нагие. Эти голые, не нагие. Он встревожился, что его больше волнуют коннотационные различия между двумя словами, чем сама голая или обнаженная плоть, реальная или изображенная. Доктор Мустафа, пухлый смуглый следователь из клиники тропических болезней, куда сначала направили Эдвина, тоже тревожился по этому поводу. «Бывает, что вы не испытываете желания к своей жене? К чьей-нибудь чужой жене? Вообще к любой женщине? Вообще ни к кому?» Потом в спокойном возбуждении подался вперед. «К мальчикам? К козам?» Истинно научный подход. «А как насчет фетишей? — спрашивал доктор Мустафа. — Туфли? Нижнее белье? Очки? — Доктор Мустафа испустил глубокий, глубокий, глубокий сочувственный вздох. — Что-то неладное с вашим либидо. Очень прискорбно».
Действительно, очень прискорбно. Впрочем, подменно прискорбно. Поборовшего привычку к табаку мужчину поздравляет весь белый свет. Но не утрата ли это, пусть даже непроизвольная, аппетита совсем иного порядка? Да, ибо, несмотря на все выверты Барри [5] , никотин не дама. А дама не никотин. Чья-то жена не пачка «Сениор Сервис». Поэтому все это подменно прискорбно.
Эдвин уставился, теперь, впрочем, невидящим взглядом, на голую по имени «Вера» (зачем кавычки? — недоумевал он). Но думал не о вере, а о верности. Они с Шейлой давно согласились, что сексуальная измена на самом деле вообще не измена. Выпивку, сигарету можно ведь от любого принять, почему точно так же не провести час-другой в постели? Того же типа вещь. Даже когда она не могла по каким-то темным прихотливым причинам делить плотскую страсть друга или незнакомца, всегда была готова спокойно лежать, как пассивная пища, утоляющая тот самый аппетит. «Ca vous donne tant de plaisir et moi si peu de peine» [6] . Ее любимый девиз. Настоящая измена, по ее мнению, должна влечь за собой полное и окончательное проклятие; она непростительна, это грех против Духа Святого. Предпочесть просто бытьс другим, связать духовной близостью свою свободную волю с другой — вот истинный адюльтер.
5
Герой пьесы шотландского драматурга Джеймса Мэтью Барри (1860–1937) «История любви профессора» в своих рассуждениях постоянно подменяет понятия.
6
«Вам это доставляет такое удовольствие, а мне стоит так мало труда» (фр.) — фраза, приписываемая знаменитой французской куртизанке.
Умом довольно легко понять этот нравственный взгляд, думал Эдвин. Проблемы начинаются с переходом промискуитета из концепции в сферу перцепции. Любопытна способность столь иррациональных женщин к возвышенным рассуждениям, к искреннему изумлению тем фактом, что даже доктору философии захочется выхватить нож, реально увидев,реально услышав.Эдвин фактически видел, фактически слышал лишь раз, сравнительно недавно, в одном отеле в Моламьяйне. Шейла любезно простила ему его ярость; в конце концов, несостоятельность его либидо уже имела место; он был не вполне нормальным.