Доктор Ф. и другие
Шрифт:
— И так вот каждый раз чаем поливаете? — спросил его дядя.
— Угу, — кивнул маршал. — Называется укурукэси, спецрейсом привезли с Индонезии. Ягодки у него — ма-ахонькие, как клопики; а на сорокоградусной этих клопиков настоять — лучше любого женьшеня: очень для мужской силы хорошо... Но, зараза, только цейлонский чай жрет, а с нашего, с краснодарского, чахнет, как со скипидара. Мне прошлым месяцем два кило цейлонского закинули, так уже осталось с гулькин нос.
— Так ведь не проблема же, Корней Корнеевич, — не остался равнодушным
— Добро, — кивнул маршал. — А что до нашего с тобой разговора про этих писак... Я тебе про них коротко, как Ильич про Троцкого, скажу: проституция.
— Да уж, — согласился дядя, — с совестью у ихнего брата... Слава Богу, — он украдкой подмигнул мне, — племянник мой им не чета.
— Этот, что ли? — Корней Корнеевич наконец удосужился на меня взглянуть. — М-да, ничего... Ты говоришь — моряк?
— Североморец! — подтвердил дядя.
— В каком звании?
Я непроизвольно вытянулся перед маршалом:
— Старший матрос!
Тот кивнул:
— Добро. По-нашему, по-сухопутному, значит, ефрейтор. Служить, стало быть, умеешь... Тут уж до тебя поработали работнички, прости Господи. Вон, понаписали, — он кивнул на толстенную кипу бумаг. — Покамест прогляди... Ох, писаки!.. — И, возможно, выражая так свое возмущение всей пишущей братии, Корней Корнеевич оглушительно чихнул, отчего один лист слетел со стола и, кружась, упал на ковер.
Беря пример с дяди, я не стал нагибаться. Так мы стояли втроем и молча глядели на пол. Наконец Снегатырев нажал кнопку на столе. Где-то прозвенел звонок, и тут же, чеканя шаг, в кабинет вошел красавец-майор и замер по стойке «смирно».
Снегатырев кивком указал ему на бумагу и после того, как тот поднял ее, проговорил:
— А я думал, сегодня Бузюк дежурный.
— Никак нет! — отчеканил майор. — Гвардии капитан Бузюк вчера во время плановых испытаний аннигилировал при попадании шаровой молнии!
Маршал недовольно проворчал, глядя почему-то не на майора, а на дядю:
— Все испытываем...
Орест Северьянович только развел руками: никуда не денешься, мол.
— Ох, когда-нибудь доиспытываемся... — покачал головой Корней Корнеевич. Затем кивком указал майору на меня: — Оформи: харч, постель. Чтоб ни в чем нужды.
...Мы с дядей спустились с крыльца. Афанасий все еще потел на заднем сидении «Мерседеса». Собаки сидели возле машины и недобро поглядывали на него.
— Поздравляю, малыш, — сказал мне дядя, шагая к машине, — понравился ты Корнею. Дорожи!.. Теперь с тобой по соседству служим. Вон, видишь, наш Центр. — Он указал на высокое белое здание неподалеку. — Время придет — глядишь, и тебя туда приберу.
— А чем там занимаются? — робко поинтересовался я.
— Так ему все и выложи! — усмехнулся дядя, обращаясь к одноногому, подковылявшему сзади.
Тот с пониманием крякнул в кулак.
— Узнаешь, всему свой черед, — посерьезнев, сказал Орест Северьянович. — А пока — бывай,
Инвалид отогнал собак и открыл дверцу машины. Однако сесть в нее дядя не успел. В эту самую секунду одно из окон загадочного Центра вдруг разлетелось вдребезги, и оттуда с шипением и свистом хлынул огненный фейерверк. Дядя, нахмурившись, посмотрел туда.
— У шестой лаболатории, — пояснил Афанасий. — Хсперементируют.
— Деятели... — поморщился дядя. — Видишь, вот так и живем, малыш. Как на Везувии.
Где-то выла сирена.
Дядя махнул мне рукой, сел рядом с водителем, и машина выехала со двора.
Сразу псы поднялись и, грозно рыча, двинулись на меня. С завидной быстротой я вспорхнул на крыльцо, где меня уже поджидал однорукий.
— Не боись, днем они смирные, — с нехорошей какой-то ухмылкой сказал ветеран. — Пошли: обед...
Я вошел в дом. Дверь за моей спиной закрылась, отгородив былую жизнь.
2
Нерешительное кружение на месте.
Благоприятно пребывать в стойкости.
Из китайской «Книги Перемен»
Комната, в которой я сидел за столиком и дожевывал свой бифштекс, походила на зал небольшого кафе. Здесь было немноголюдно — человек десять обедавших. За соседним столиком трапезничали два офицера, один — уже знакомый мне по недавней встрече майор, маршальский адъютант, другой — совсем юный розовощекий лейтенантик с отроческим пушком на ланитах. Их обслуживала благоухавшая дорогими духами, восхитительно, даже невсамделишно как-то красивая белокурая официантка. Ее накрахмаленная белая юбочка была вызывающе коротка и стройные ноги невольно приковывали взгляд.
Майор было украдкой коснулся пальцами ее рукава и тут же получил по руке основательный шлепок. Лейтенантик еще более порозовел и уронил глаза в тарелку. Официантка игриво погрозила пальчиком майору, затем грациозно подошла ко мне.
— Вы новенький? — спросила она с сильным прибалтийским акцентом, ставя мне на стол компот.
— Да... — Я вскочил, едва не задев ее поднос и представился: — Сережа...
— А меня — Лайма, — сказала она. — Только, пожалуйста, Сережа, не надо так резко, а то вы все тут перевернете, — и с этими словами так же грациозно удалилась.
Майор едва заметно кивнул в мою сторону, и я расслышал его тихий шепот:
— Племянник Погремухина... — в ответ на что лейтенантик лишь слабо присвистнул.
Мне стало немного неловко. Офицеры же, проводив Лайму масляными взорами, возобновили разговор, прерванный ее появлением.
— И как же теперь будут с Бузюком, Евгень Евгеньич? — спросил лейтенант.
— А как? — пожал плечами майор. — Никак. Ты хоть, Пашуня, представляешь себе, что сие такое — аннигиляция?