Доктор Ф. и другие
Шрифт:
— В таком случае, очевидно, в самой тайне, — не очень понимая, к чему он клонит, ответил я.
— Вот! — возликовал философ. — Вот! Именно к этому ответу я вас и подводил! Настоящая тайна существует ради самой тайны. Разгадка есть ее уничтожение, гибель! Истинные умы всегда это понимали. Мелкие загадки были оставлены как игрушки для суетных умов — пускай себе распутывают. А подлинные, глубокие тайны запрятывались глубоко, сохранялись внутри храмов от прикосновения дурака. Оттого их и называли внутрихрамовыми или, по-иному, эзотерическими. И при каждом древнем храме существовало нечто наподобие... ну, скажем, своеобразной академии для посвященных, для избранных. Подлинные, великие тайны жили только там. Где еще, к примеру, могла быть написана великая «Книга Еноха», подвигнутого на это и просветленного, если верить преданию, самим повелителем всех тайн земных и небесных архангелом Уриилом? Надеюсь, вы
— Признаться, как-то... — застыдился я своего дремучего невежества.
— В таком случае я лишь завидую вам, ибо у вас все впереди, — ободрил меня философ. — Это, однако, так, отступление. Вернемся к нашему разговору. Так вот, чем в большей затхлости пребывала человеческая мысль в миру, тем более дерзновенной она становилась в этих...
— Центрах... — подсказал я.
— Ага, вижу, вы начинаете понимать! — обрадовался он. — В них — само будущее рода людского, ибо оно, это будущее, не могло бы реализоваться, если бы кто-то не смог в него заглянуть. Приведу пример: что бы осталось от нас всех, если бы мудрец Ной не обладал способностью к заглядке в будущее, не сумел бы предугадать известное вам бедствие и предпринять также известные меры?.. — Увы, — тяжко вздохнул после паузы философ, — со временем человечество мельчало, мельчали, посему, и тайны, его занимавшие; так полновесный золотой дукат разменивают на нищенские медяки. Какие-то зернышки еще оставались у тамплиеров, что-то кое-как сберегли алхимики. Масонам — тем уж вовсе остались крохи. Все стало вырождаться в мирскую суету, в заурядное фокусничество. Тут и мирская наука поспешала — не ведая, так сказать, о корешках, урывала себе какие-то вершки. Но что-то, что-то, хвала Господу, все-таки удается еще сохранить! Благо, есть еще на земле места, где не одним только сиюминутным знаниям отдается должное! И, несмотря на всю мизерабельность своего нынешнего положения, я, клянусь, при всех посланных мне испытаниях, благодарен судьбе за то, что она направила меня, недостойного, именно сюда!.. — Философ замолк, переводя дух, глаза его горели каким-то нутряным заревом.
Я обвел взором неприглядный, захламленный чердак и с сомнением спросил:
— То есть, вы хотите сказать, что именно здесь хранилище неких непостижимых тайн, без которых немыслимо существование?..
Брюс подтвердил:
— Вы зрите в самый что ни есть корень! Именно так: решительно, немыслимо!
— И под этой крышей творится нечто...
Философ, однако, перебил меня:
— Минутку, мой друг! Я хотел сказать: все именно так — но, как говорится, cum grano salis [Буквально «с крупицей соли» — с оговоркой (лат.)], с одной лишь горьковатой grano salis! Многое утрачено с веками. Увы, ржа времени губительна и беспощадна! Суетные веяния пробрались и в сие место. Да еще прибавьте сюда печальную историю нашего отечества на протяжении последнего столетия, — многое ли тут, скажите, могло сохраниться? С печалью вынужден констатировать: почти все, чем нынче Центр занимается — досужие фокусы и более ничего! Какие-то полеты небритых личностей (быть может, вы нечто подобное наблюдали?), какие-то шаровые молнии и прочая балаганная мишура! Право же, порой совестно наблюдать! О, если бы я не знал, что есть еще нечто, никакие кандалы, видит Бог, не удержали бы меня здесь! — На миг его согбенная спина распрямилась. — Неужто вы думаете, что ради каких-то ярмарочных фокусов, детских забав философ Иван Брюс стал бы прозябать на этом недостойном чердаке, живя одной лишь крохотной надеждой, что когда-нибудь ему простятся его прегрешения молодости?!
— Однако вы сейчас говорили — есть еще нечто, — напомнил я ему.
— Именно! Именно так! — подхватил он. — Рад, что вы столь внимательны!.. И до той поры, пока это нечто не обратилось совсем в сущее ничто, я счастлив жить надеждой, что когда-нибудь стану и сам к этому прикосновенен! Собственно, из всего того, чем нынче занимается этот Центр, истинных тайн, полноправно заслуживающих столь громкого наименования, всего лишь не более как две, — но какие, Боже, какие! Вы, осмелюсь сказать, даже не представляете себе, сколь возвышенным должен быть разум, который дерзнет прикоснуться к ним!
Видимо, при этих его словах на моем лице слишком отчетливо выразилось сомнение, ибо философ спросил:
— Вы, я догадываюсь, задаетесь вопросом — кто сей величественный ум, способный посягнуть?..
— Да, — пришлось признаться, — я здесь уже не первый день, и как-то, простите, во всем окружении Корней Корнеича не обнаружил пока что никого, кто мог бы хоть в малой мере, так сказать, соответствовать...
Брюс укоризненно покачал головой:
— Ах, молодой человек, молодой человек! Вы кажетесь мне достаточно проницательным, поэтому заклинаю вас — остерегайтесь поверхностных оценок! Привычный ход рассуждений неминуемо вас подведет. Вы судите по вершине айсберга, — в основном только ее-то вы и имели удовольствие лицезреть, — оттого впали в обычнейшее заблуждение. Вероятно, вы исходите из того, что мудрость — великая награда, и маршальский мундир — для нее самое достойное одеяние. В действительности все обстоит прямо наоборот. Истинная мудрость — это тягчайшее испытание, и рубище — ее покрывало! — Философ было снова опасливо огляделся по сторонам, но решимость пересилила. — Кто такой, в сущности, наш Корней Корнеевич? — сказал он. — Администратор, не более. А «мудрый администратор» — это такая же нелепица, такой же оксюморон, как, например, «кошерный боров» или как «милосердный палач». Без администраторов (как, впрочем, и без палачей) тоже, конечно, не обойтись, но те, кто наделен истинной мудростью, не рвутся к чинам и к злату, они принимают правила игры такими, какими эти правила заданы. Когда вы, даст Бог, попадете в Центр — о, с какими подлинными титанами разума сведет вас тогда судьба! Злато им ни к чему, они знают себе истинную цену. И сильные мира сего знают, что не обойдутся без этих, пребывающих в безвестности... Ну да я несколько отвлекся. О чем бишь мы?
— Вы говорили о каких-то двух великих тайнах, — подсказал я.
— Да! Я бы даже так выразился — о двух определяющих тайнах. Одна из них берет свое начало на заре нашей эры и через огромную цепь поколений прослеживается почти до нынешнего дня. Великая тайна Грааля, тайна деспозинов [Деспозины — по одной из версий, потомки Иисуса Христа и Марии Магдалины. Подробнее см. в романах В. Сухачевского «Истоки», «Загадка Отца Сонье», «Spiritus mundi», «Сын»], сохраненная тамплиерами и чудом донесенная до нас. Боже, кого там только не было в этой цепи — и пророки, и древнефранкские короли, даже некий отпрыск разжалованного офицера и глухонемой содержанки. Я слыхал, — почему-то шепотом добавил он, — что недавно обнаружилось последнее недостающее звено; однако до поры — тс-с-с! Да и возможно — всего лишь пустые слухи... Другая же тайна — более недавняя, пожаловала к нам из эпохи императора Павла Первого и касается его письма, обращенного к потомкам... [См. в романах «Завещание Императора» и «Сын»]Вы об этом что-нибудь слышали?
Я вспомнил подслушанный когда-то разговор двух офицеров в столовой и кивнул:
— Да, кое-что. Совсем немного. Хотелось бы, конечно, подробнее.
Брюс махнул рукой:
— Ах, о чем вы! Посему это и великая тайна, что подробности не известны никому... Ну, может, всего одному человеку; он содержится тут, в Центре, в семнадцатой спецкомнате... Но это вовсе уж — т-с-с!.. Я, право, — лишь краешком уха, совершенно случайно... Вы не представляете, сколь многие вожделеют это знать! Кстати... — он снова перешел на шепот, — я знаю, сюда, в Центр, поступил на сей счет сверхсекретный заказ правительства, самого президента. Предполагается, что в том письме — предсказание судьбы России, а быть может, и мира всего... Но больше... клянусь вам, я, ей-Богу, просто не имею права!..
Я взмолился:
— Да бросьте вы! Не бойтесь. Честное слово, я — никому...
После долгих колебаний толстяк-философ уже, казалось, готов был сдаться, но тут я допустил самую роковую оплошность — вместо пачки сигарет вытащил из кармана крохотный диктофончик (пока что без батареек), выданный мне дядей для записи бесед с маршалом. Вид пластмассовой коробочки подействовал на философа, как удар хлыста.
— Что это?!.. — воскликнул он. — О, Господи! Неужели?!.. Как вы могли?!..
— Да что вы, он не работает, — стал оправдываться я. — Неужели вы думаете, что я бы стал...
Брюс не слушал моего лепета.
— Я вам доверился... — горестно проговорил он. — Я был с вами так откровенен, а вы...
— Но даю вам честное слово!..
Но толстое тело Ивана Леонтьевича теперь тряслось, как желе, он замахал руками:
— Нет, нет! И так — что я себе позволил! Боже, сколько лишнего я вам тут наговорил! Как я мог! Умоляю вас — ради Бога, ради Бога!..
— Но — раз уж все равно начали... — стал я его увещевать. — Клянусь, буду нем как рыба! А эта штука — она вообще без батареек! Да убедитесь сами!.. Хотите, вообще выброшу к чертовой бабушке?.. Ну нельзя же вот так — все оборвать на полуслове...
С ним, однако, уже произошла в отношении меня решительная перемена, теперь Толстяк был непоколебим.
— Нет, нет, и еще раз нет! — отрезал он. — Даже и не просите! Вот когда вы сами попадете в Центр (в чем я, видит Бог, ничуть не сомневаюсь, при ваших... — он кивнул на диктофон, — ...гммм... при ваших задатках и при ваших связях), тогда, быть может, со временем...