Доктор Ф. и другие
Шрифт:
— Значит, покидаешь? — после изрядно затянувшейся паузы хмуро спросил Снегатырев. — Стало быть, наши хлеб-соль не устраивают...
— Да нет... — стушевался я. — Все было прекрасно, большое спасибо... Просто... изменились планы...
— Планы... — обиженно сказал маршал. — Дела не кончив, посреди ночи, в пургу... Планы у него, громадьё!.. Может, хоть до утра повременишь?
Не ожидая, что смогу так легко, почти без борьбы, обрести свободу, я чуть замешкался. Да и вьюга за окном больно уж отчаянно лютовала.
—
Гипсовой улыбкой иронически улыбался мне желчный француз, чуть презрительно взирал на меня с тумбочки стоический итальянец.
Снегатырев тем временем пошептал что-то на ухо Лайме, та кивнула ему и, сделав книксен, поспешно удалилась. Затем Корней Корнеевич снова перевел взгляд на меня.
— Вот и лады, — одобрил он мое решение и придвинул к себе рукопись: — Сколько, говоришь, осталось?
— Три небольших главки, — прикинул я, — страниц, наверно, пятнадцать.
— Так делов-то! Больше разговору!
Так уж обычно бывает: один раз дав слабину, трудно дальше стоять на своем.
— Хорошо... — после некоторых колебаний согласился я, — Хорошо, закончу. Но только эту, первую часть. Мне нужно три дня. А потом...
— Ну, «потом»!.. — перебил Корней Корнеич. — До «потом» еще дожить надо. Тогда и решим.
— Я уже все решил. (Ах, не было уже в моем голосе этой решимости!)
— Ладно, ладно, — миролюбиво согласился маршал. — Иди пока, спи-отдыхай.
Что-то я еще хотел ему сказать из того, что заготовил по дороге сюда, но все те слова как-то мигом выветрились из памяти, да и Корней Корнеевич смотрел уже не на меня, а на полковника, стоявшего у зашторенной карты.
— Продолжать? — спросил тот.
— Ладно, успеется, — отозвался Снегатырев. — От работы кони дохнут, иногда маленько и отдохнуть надо. — С этими словами он, к моей полной неожиданности, достал из-под стола аккордеон, повесил его на плечо и вдруг весьма недурственно заиграл знакомую мелодию.
Уже было двинувшись к дверям, при этом действе я, удивленный, приостановился. Даже гипсовые мыслители, казалось, смотрели сейчас в ту сторону.
После первого проигрыша аккордеона сидевший за столом совсем юный подполковник с готовностью затянул превосходным тенором:
— Эх, дороги!
Пыль да ту-уман...
И тут же отлично слаженный хор генералов подхватил:
— Холода, тревоги
Да степной бу-урьян...
— Знать не можешь
Доли сво-оей...
Может, крылья сложишь
Посреди
хорошо поставленным голосом выводил пожилой генерал-лейтенант.
— А дорога дальше мчится,
Пылится,
Клубится...
А кругом земля дымится... —
пел полковник, стоявший у карты.
— Родная земля-я!.. —
дружно грянул хор.
Несколько ошарашенный, я вышел из кабинета.
Под приглушенные раскаты песни я с чемоданом в руках поднялся по лестнице, вошел в свою комнатенку, включил свет... и замер от неожиданности. Потом, придя в себя, проговорил:
— Лайма, вы?..
Она сидела на моей кровати и, распустив прическу, расчесывала длинные платиновые волосы.
— Я тебе мешаю? — спросила она.
— Нет, что вы... — пробормотал я. — Хорошо, что зашли... Я очень рад...
Лайма взглянула строго.
— А вот я на тебя сердита, — сказала она.
— На меня?.. За что?..
— Я знаю, ты хочешь отсюда убежать, а я останусь тут. Это потому, что я тебе совсем не нравлюсь!
— Да нет, нет, Лайма! — воскликнул я. — Вы мне очень нравитесь!.. Но — я же не знал... Не знал, что вы... что ты...
— А теперь, когда знаешь, ты все равно сбежишь через три дня?
— Если хочешь, мы можем уйти вместе... — По правде, я уже решительно не понимал, зачем нужно это бегство.
Она удивилась:
— Тебе здесь плохо?.. Со мной?..
— С тобой — прекрасно!.. — О, я был искренен! Однако вынужден был сокрушенно прибавить: — Но я уже сказал Корней Корнеичу... Что теперь делать?
— Сначала сними пальто, — посоветовала Лайма.
Я подчинился.
— ...И кофту тоже... — С этими словами сама она расстегнула на себе блузу, обнажив прекрасную, упругую грудь, затем сбросила форменный передник.
— Лайма... — только лишь и сумел выдохнуть я и стащил с себя свитер.
Ее сброшенная юбка упала на пол. Единственным одеянием Лаймы теперь были капроновые чулки на великолепных, длинных ногах. Нисколько не стыдясь своей наготы, она скинула покрывало с постели, присела на край и, снимая чулки, сказала мне:
— Можешь выключить свет.
Я щелкнул выключателем. В наступившей темноте слышалось пение пурги за окном и нарастающий голос маршальского аккордеона.
— ...Пылится,