Доктор Ф. и другие
Шрифт:
...А так же о своей (кажется) двухнедельной беременности, в связи с чем...
(«Зачеркнуть, к фигам! Тут вы у меня одной премией не отделаетесь... Тут надо бы... Кстати, кое-кому и квартиры дают!.. Ладно, потом придумаю — допишу...»)
... И еще просьба повлиять на прапорщика Любовь Артамоновну Кумову, дежурную с третьего этажа, чтобы не подсматривала к нам с «Племянником» в дверь (что мешает делу) и чтоб не говорила про меня всякие слова, когда я при полном исполнении. («Это я «стукачка»? А чьими тогда хлопотами Брюса на «губу» упекли?»)
...и
(«Черт с ним, пускай хапает пока. Потерпится. А в следующем рапорте все равно Павлу Петровичу надо все выложить! Товарищ полковник, небось, ему — по ручонкам по этим самым: ни за что не потерпит, чтоб лезли наперед старших по званию».)
...и колготки новые, а то старые (2 пары, приобретенные на свои сбережения) в ходе операции «Рефаим» вовсе пришли в негодность.
Мл. лейтенант Лайма Д.
* * *
— Лаймочка, извини, что без стука. Я часом папочку свою у тебя вчера не оставлял? Фиолетовенькая такая, с белыми тесемочками... Может, там, за ширмочкой, прошлым разом забыл?.. Ну-ка... («Ох ты, ..... твою! Во влип!.. Предупреждать же, ей-Богу, надо!»)...Виноват, товарищ полковник!..
— .........! А ну, ....... отсюдова!
— Так точно! Все понял, товарищ полковник! Вопросов больше не имею!..
(«Ой, мамочки!..»)
* * *
Память моя давно уже походит на захламленный чердак старого дома. Вон тот пыльный угол — с чужим хламом никому не понятного назначения, в том, другом углу — смрадно, и лучше от него держаться стороной. А вон там — занятные, кажется, вещицы, но для моего сирого ума непостижимые, как китайские письмена. Только вот здесь, на небольшом пятачке — мой собственный скарб, но я и сам не знаю, нужен ли в самом деле он мне или просто пылится по моей глупой запасливости. Драгоценность по сути одна; все остальное — лишь для того, чтобы она была понадежнее спрятана, как лист в густом лесу. Ради нее, верно, и жив. А может, иначе? Может быть, просто Тот, Кто Отмеряет Всему Сущему Срок, забыл о старом хранителе этого древнего чердака, как забыл о прочем нагромоздившемся тут хламе и своевременно не отправил все скопом в более надлежащее место.
Нет-нет да и крысою на чердак закрадывается мысль: что если оборвалась цепь? Что если я вообще последний из хранителей, и никогда не появится тот, кому должно появиться, дабы, как это назначено, меня сменить? Гоню ее прочь — не может такого быть! — законопачиваю все щели, чтобы она снова не проскользнула; но она назойлива, пронырлива, неизбывна, зубы ее остры; она отравляет едва ли не каждый из моих дней и обращает его в пыточную муку... Зачем живу? И давно ли обретаюсь на этом чердаке? Смысл забывается, счет времени потерян...
Как там в Писании: «Всех же дней Мафусаила было девятьсот шестьдесят девять лет; и он умер...» Бедный Мафусаил! Что если на столь долгий срок он тоже был просто забыт за ненадобностью?..
Впрочем, пожалуй, нет! Там же сказано, что он таки передал свои познания некоему Ламеху. Явится ли он когда-нибудь, мой долгожданный Ламех?..
...И снова, как на протяжении всех этих многих тысяч дней, обозреваю чердачный хлам. Он для меня уже почти вещественный. «Голубка» — так именовалась триера, на которой ОНИ тогда приплыли в Галлию. И первенца своего, родившегося там, ОНИ, как и было им завещано, нарекли...
Что там далее? Меровинги! Несчастная династия ленивых королей! Вы не удержали престол, коварный Пипин отнял его у вас; но вы сохранили свою Великую Тайну, и вот она до сих пор жива. Пока что жива...
А далее (уже в том, смрадном углу) — копоть и чад. Полыхающие на кострах альбигойцы, полыхающие тамплиеры, озаряемые пламенем лица: дьявольское — Симона де Монфора [Граф Симон де Монфор — кондотьер, в XIII в. возглавивший крестовый поход против земли Лангедок, дабы искоренить там альбигойскую (катарскую) ересь. Предал смерти десятки тысяч катаров] , благообразное — короля Филиппа [Король Франции Филипп IV (Красивый), в начале XIV в. уничтоживший орден Тамплиеров] . И в какой-то миг в глазах у обоих одно: пускай сквозь вопли и смрад — но хотя бы на полвершка заглянуть в эту непостижимую Тайну, ради которой с такою легкостью, словно мотыльки, залетевшие на огонь, отдают жизнь сии смертные. Но остается только вонь в носу и разочарование в душе, ибо такова уж она, Ее Величество Тайна, что ни в какую не дается в руки ни их земным светлостям, ни даже их земным величествам.
Но почему, почему для сей цели судьба избрала вместилищем крохотного лоскутка этой Тайны меня, доживающего свой век старика, сына никому не известного флотского лейтенанта и глухонемой содержантки? Вот он, этот лоскуток, под завалами хлама на моем чердаке. Он цел, он не тронут пламенем. Он оказался неподвластен ни кострам Средневековья, ни камину Зимнего дворца, где его однажды пытались испепелить, ни прочим всполохам прокатившейся эпохи с ее смертными заревами.
Он живет во мне и иногда исторгается голосом какой-то неведомой мне одержимой девицы: «...имя изрекшему это — Регуил...» [Регуил — согласно апокрифической «Книге Еноха», архангел, ведающий всеми тайнами бытия]
...Они держат меня здесь уже не упомнить сколько лет, они считают меня безумцем. Единственный смысл всех тайн они видят лишь в одном — чтобы те служили сильным мира сего. Сами давно омертвев душой, они и меня по сути погребли в склепе, ибо так уж устроен их мир, что мертвое в нем тяготеет лишь к мертвому. Но даже от сумасшедшего, от почти что мертвеца им все-таки зачем-то нужен этот лоскуток, трепыхающийся в моем безумном (на их взгляд) сознании. Тем же блеском, что и у них, горели, наверно, когда-то глаза и у Монфора, и у Филиппа: выдай, выдай, выдай!..
Ведают ли они хотя бы, как это сделать? Как передать краски весеннего утра слепому? Как исполнить ноктюрн для глухого? Как лишенному живой души поведать о душевных страданиях?.. Господи, они даже не знают, зачем им эта Тайна, что им с нею делать, гибель или спасение она им сулит!
Нет, здесь нужен кто-то подобный праведнику Ною, дабы это понять.
А Ною просветлил разум и передал Регуилову Тайну Ламех.
Ламеху же — Мафусаил...