Доктор Ф. и другие
Шрифт:
— Ну, знаком — это слишком громко сказано! — вскричал тот. — Бог ты мой, кто бы мог поверить!.. Впрочем, если бы мой разум не заскоруз на этой работе, я по вашим познаниям, по благородству манер, сразу должен был бы догадаться, от какого древа вы происходите, ибо e fructu arbor cognoscitur [дерево узнается по плоду (лат.)]!.. Боже! — вдруг засуетился он. — Родной племянник самого Ореста Северьяновича Погремухина — здесь, в этой недостойной конуре! А я ему даже сесть не предложил! — С этими словами он рукавом пиджака вытер табурет и пододвинул его ко мне: — Прошу вас!.. Польщен, чрезвычайно польщен!
Мне стало неловко перед пожилым
— Что вы, что вы, спасибо, не надо... Собственно, я уже... Мне уже... — Но философ-сапожник едва не силой усадил меня на табурет:
— Нет, нет, прошу вас!.. В кои веки такое!.. Все еще никак не могу поверить!
— Ну хорошо... — пришлось сдаться и присесть все-таки. — Но в таком случае хочу у вас спросить...
— Слушаю! — снова стал навытяжку Брюс. — Всецело к вашим услугам.
— Столько вокруг разговоров про этот Центр, — сказал я. — Чем он, черт возьми, занимается — может, хотя бы вы объясните?
— Но... — замялся философ. — Не лучше ли вам было бы спросить о сем у своего дяди? Ему как-то более пристало ответить на ваш вопрос. Кто я такой? Он же... Вы должны понять — quod licet Jovi... [Что дозволено Юпитеру... (лат.)].
Я, раздосадованный, снова встал:
— Не хотите — черт с вами!
— О, ради Бога, не гневайтесь! — взмолился толстяк. — Да вы скоро и сами все увидите воочию. При таких связях и при такой образованности вас, наверняка, в ближайшее же время возьмут в Центр, не может быть никаких сомнений. Считайте, что вы уже там!
— Кто это, интересно, за меня решил? — стал я заводиться. — Без меня меня женили, забыли только спросить! А как быть, если я вдруг возьму да и не пожелаю?!
— Надеюсь, вы все-таки шутите?.. — встревожился философ. — Чтобы человек, у которого имеются все шансы попасть в Центр...
— А потом, если что, оттуда — в сапожники? — жестоко съязвил я.
— Ну — это, сами понимаете, лишь при некоторых обстоятельствах...
— ...А при других обстоятельствах тебя — шаровой молнией когда-нибудь...
— Ах, вы и об этом слышали?.. — Брюс испуганно покосился на дверь. — Значит, вы в некоторой степени все же посвящены... Мне кажется, это несколько меняет ситуацию — во всяком случае, будет не столь преступным с моей стороны, если я чуть-чуть расширю ваш кругозор... Но только... — он затравленно огляделся по сторонам, — только умоляю вас, мой молодой друг!..
— Нет, нет, клянусь, я — никому ни слова, — поторопился заверить я его.
— Однако вы позволите — я все-таки тоже присяду? — извиняющимся голосом спросил Брюс. — Знаете ли, ревматизм проклятый. Нажил на этой работенке. Стоять подолгу тяжело... О, нет, сидите, сидите!.. — Он вытащил из-под завала обуви еще один табурет и с облегчением опустился на него. — Но имейте в виду, — продолжал Брюс, — мои познания весьма, весьма ограничены, я обладал доступом лишь первой ступени. Не то чтобы вовсе уж можно было бы сказать только «scio me nihil scire» [Я знаю, что ничего не знаю (лат.)], но довольно-таки близко к тому. Ей-ей, ваш дядя мог бы вам куда лучше, куда обстоятельней...
Я взорвался:
— Оставьте вы в покое дядю! Давайте уж, раз начали... Обещаю — ни одна душа...
Еще некоторое время философ раздумывал, наконец глаза его наполнились решимостью.
— Что ж, мой друг, задавайте ваши вопросы, — достаточно твердо сказал он.
2
Не следует подыматься.
Следует опускаться.
Тогда будет великое счастье.
Из китайской «Книги Перемен»
Я никак не мог найтись, с чего бы лучше начать. Минуту-другую Брюс терпеливо ждал, затем все же решил прийти мне на выручку.
— Быть может, мой друг, — спросил он, — вам небезынтересно было бы знать, когда и где возник этот Центр. Я, разумеется, имею в виду не его нынешнее наименование и местонахождение.
— Ну, пожалуй... — сказал я, хотя, по правде сказать, это интересовало меня отнюдь не в первую очередь. Однако последовавший ответ философа немедля изменил мое отношение к этому предмету.
— Знайте же, — с неким торжеством в голосе произнес Брюс, — что он существовал всегда! По крайней мере, за последние семь-восемь тысяч лет я вам ручаюсь!.. Да, да, на протяжении всех веков, пока вид homo sapiens существует в своей нынешней, общественной форме. Sic! [Именно так! (лат.)]Всегда! Всегда, и (добавлю) везде!
— Но... я слышал... — (Кажется, дядя говорил что-то такое.) — Я слышал, что Корней Корнеевич в этом Центре — со дня основания...
— Тсс! — философ приложил палец к губам. — Nomina sunt odiosa! [Не надо называть имен (лат.)]Я уже — и сами изволите видеть как! — поплатился за то, что излишне часто поминал всуе самые досточтимые имена. Обойдемся, так что, поелику возможно, без них... Что же касается названной вами небезызвестной особы, то ее причастность, разумеется, несомненна — однако к созданию лишь этого, конкретного заведения. Одного из неисчислимого множества других, подобных ему... Вижу, вы слегка обескуражены, мой друг? Дабы не оставлять неясности, осмелюсь у вас спросить: хорошо ли вы осведомлены об эзотерических знаниях человечества?
— Ну... в некоторых пределах... — промямлил я.
Очевидно, по моему выражению философ понял, что сии пределы еще уже, чем это отображалось у меня на лице.
— Что ж, понимаю, — вздохнул он. — М-да, наша школа в этом отношении... Однако, non scholae, sed vitae discimus [мы учимся не для школы, а для жизни (лат.)], а потому, если вы позволите, возьму на себя смелость несколько расширить в этой области ваш кругозор. Но прежде — все-таки еще один вопрос. Как вы полагаете, для чего существуют в мире тайны?
— Наверно, — после некоторых раздумий ответил я, — для того, чтобы мы их разгадывали...
— Вот! — воскликнул Брюс. — Именно такого ответа я и опасался! Все наш куцый гностицизм! Нет, нет, вы ничуть не виноваты — это наша порочная система воспитания! К сложному явлению мы спешим привязать, наподобие бирочки, некий его смысл — и тем самым вроде бы что-то для себя объясняем. В чем смысл тайны? Говорим: в познании. В чем смысл движения? Говорим: в достижении цели. В чем смысл власти? В чем смысл жизни? Ну, и так далее... Глупые ярлыки, уничтожающие суть! Ибо смысл движения — в самом движении. Достигнешь цели — и самое движение уничтожишь. А смысл жизни, конечно же — в самой жизни, ни в чем ином! Лишь остановив, уничтожив ее, можно к ней прицепить какой-то ярлык и самонадеянно назвать его смыслом. Но жизнь-то — она живая, а ярлык — мертвечина, надгробье, коли хотите. А смысл власти — сама власть. Цель, навроде блага для подвластных, привешивают к ней, когда надобно с теми же подвластными объясняться, то есть когда полновесной власти, в сущности, уже нет... И вот после этого экскурса снова спрашиваю вас: в чем же смысл тайны?