Доктор-хулиган

Бут Эйнсли

Наблюдая за выражением ее лица, мысленно читаю вместе с ней, пока ее глаза следуют за строчками, написанными дрожащей рукой.

Драгоценный Макс,

Ты — дитя моего сердца. Мое благословение.

Каждое мгновение, проведенное с тобой, было чистой радостью.

Теперь, как и всему остальному, настала моя очередь уступить дорогу будущему.

И в своем будущем, мой милый мальчик, я хочу, чтобы

ты обрел любовь.

Открой свое сердце, и она найдет тебя. Обещаю.

С любовью,

Грейси.

Глаза Вайолет наполняются слезами, но она без слов возвращает письмо. Я аккуратно складываю его и убираю обратно в бумажник, пользуясь тишиной, чтобы взять себя в руки.

— Только в шестнадцать я узнал, что родители заставили Грейси подписать соглашение, в котором говорилось, что они оплатят ее медицинские счета и расходы на похороны в обмен на то, что она больше никогда меня не увидит. С момента завершения сериала прошло шесть месяцев, и мы вели переговоры и прослушивания для новых проектов, в которых я не хотел участвовать. Понимание того, что мои, так называемые, родители отобрали единственного человека, который меня любил, потому что это помешало бы моей способности зарабатывать им вагоны денег, — стало переломным моментом.

— И тогда ты ушел, — прошептала она.

Я киваю. Остальное она знает из моего дела. Вся моя взрослая жизнь описана в папке на ее столе. Освобожден от родительской опеки в шестнадцать лет. Независимо накопил капитал благодаря фондам, находящимся в доверительном управлении гильдии актеров, и постоянным гонорарам. Родители Макса заключили впечатляюще выгодный контракт на последние два сезона шоу «Таннера Харриса», и как только я избавился от опеки, все оставшиеся деньги достались мне.

Выкусите, ублюдки.

У меня внутри все переворачивается, я истерзан эмоциональным потрясением. Все, чего мне хочется, — это затащить Вайолет в постель и крепко обнимать ее всю оставшуюся жизнь. Вместо этого я держусь на расстоянии, потому что знаю, наш разговор еще не закончен. Как бы мне ни хотелось крепко обнять ее, я вижу ее настороженность.

— Макс, я понятия не имела…

Бл*дь. Мне не нужно ее сочувствие. Я рассказал ей не поэтому. Чувствую, что снова ожесточаюсь.

— Никто не знал. Голливуд гораздо лучше умеет хранить секреты, чем вас заставляют поверить в это таблоиды.

Но, даже услышав эти слова, произнесенные своим голосом, я понимаю, это не попытка закрыться. Я всего-навсего снял груз с души. Заново пережив ранние годы Макса, я взял из воспоминаний все, что мог. Теперь мне нужно двигаться к Максу-семьянину.

Глава 39

ВАЙОЛЕТ

Макс предоставил мне много пищи для размышления, и мне

понадобится время и пространство, чтобы во всем разобраться. Но с этим придется подождать.

Впервые с тех пор, как мы встретились, Макс не контролирует ситуацию. Он выглядит потерянным, почти сломленным. У меня перехватило горло, а сердце болит. За Макса маленького мальчика, выросшего без любви, и за Макса взрослого мужчину, который считает, что должен жить без нее.

Я подхожу к нему, сворачиваюсь калачиком у него на коленях, прижимаюсь щекой к его плечу, беру его за руку и слегка сжимаю. Когда он сжимает в ответ, чувствую в животе уже знакомое легкое трепетание. И это успокаивает.

Я так много хочу — должна — сказать, но мысли смешались и перепутались, и мне нужно навести в них некое подобие порядка.

Все, что Макс рассказал сегодня, наполняет меня гневом, обидой и чувствами, которые я даже не могу назвать. Эти люди — потому что я даже не могу назвать их родителями — не только разрушили детство Макса, но их токсичность теперь представляет угрозу для его отношений с нашим ребенком. И это то, с чем я буду бороться всеми силами, независимо от того, что произойдет между мной и Максом.

Долгое время мы сидим тихо, просто держась друг за друга, затем Макс крепко обнимает меня и укладывается на бок, утягивая за собой, так что мы лежим на диване, а я прижимаюсь к его груди.

Не думаю, что хочу говорить о ребенке, но чувствую, что ему нужно нечто большее, чем я даю ему в данный момент.

— Я не уйду, — говорю тихо.

Он сжимает меня чуть крепче и целует в ухо.

— Я тоже.

В желудке урчит, и я прижимаю руку к животу, заставляя его замолчать. Сейчас мне хочется только теплых объятий Макса. Но он ослабляет хватку, и я тихо хнычу.

— Вернусь через минуту. — Он укрывает меня пледом, и я закрываю глаза всего на минуту, пока он сходит на кухню.

Следующее, что я помню, — Макс гладит меня по лицу.

— Пора есть.

Открыв глаза, вижу улыбку Макса. Мне нравится эта улыбка. Та, которая, я уверена, предназначается только для меня.

Он приготовил сэндвичи, и на кофейном столике стоят два высоких стакана апельсинового сока. Сажусь на диван, чуть сдвигаюсь, освобождая место для Макса, чтобы он ко мне присоединился.

По какому-то невысказанному обоюдному согласию наша трапеза превращается в тайм-аут от всех тяжелых, серьезных разговоров. Мы поддерживаем легкую беседу. В основном о работе.

Закончив, убираем со стола, относим посуду на кухню и загружаем в посудомоечную машину.

Все очень по-домашнему. И я немного удивлена тем, насколько естественно и комфортно это ощущается, особенно после того, как больно и горько-сладко мне было в среду вечером, прежде чем я убежала.

Я загружаю последнюю тарелку в машину и закрываю дверцу, а Макс толкается в меня сзади и обнимает.