Доктор N
Шрифт:
– ... Как тебе нравятся наши русские монархисты?
– Фаталихан прервав диктовку, глянул на Усуббекова.- Является на днях кавалер георгиевский ко мне, мол, вскоре Деникин одержит победу, раздавит власть татарвы. А как только восстановится единая Россия, никакой вашей бутафорской независимости не признаем. Каков наглец, а?!
... вследствие постоянных посягательств на нашу независимость Азербайджанское правительство заключило военно-оборонительный союз с правительством соседней Грузии. Готовы и с вами вступить в переговоры в целях установления добрососедских отношений, вытекающих из принципа суверенности обоих государств.
– Что ж,- подытожил Усуббеков,- вполне приличествующий новым веяниям текст.
– С чего-то вспомнил присказку, адвокатскому его сердцу милую, сколько в Одессе вспоминали
– И жене своей, лучезарной Айнуль-Хаят, их Нариман познакомил, чутка и умна, вся в отца, великого крымчанина Гаспринского, умер недавно: мол, усы и борода - это России большевистская и монархическая, обе хотят здесь хозяйничать, но кому нужна такая детализация алчных вожделений господ?
Боже, как по-восточному велеречив Чичерин, с подачи, очевидно, Наримана, все с семьями живут в шестиэтажной гостинице Метрополь, где размещается Наркоминдел, у входа матрос, при нём пулемет, охраняют здание латышкие стрелки.
Зима. Нет дров. Холодно. Согреваются у самовара, а случается - и совещаются. Потом переедут в особнячок на Софийской набережной, такая вот частая смена жилья, и на площадке лестничной клетки - все тот же самовар: потолковать за чаепитием.
Новая нота - смесь логики и эмоциональных обвинений, просьб и угроз, придыхания и компрессии, и тенор, и сопрано, ну и, разумеется, контральто и меццо-сопрано: Советское правительство признало независимость Финляндии и Польши, предложило мирные переговоры Эстонии, Латвии и Литве, отказалось от принадлежавших ранее прав, в чем-либо ограничивавших независимость Персии, Китая и Монголии, а за башкирами и киргизами признана широкая, как степь, автономия.
Да-с, арсенал выспренности, питавший и питающий высокий стиль и здесь, и там за хребтом, и далеко-далеко, вдобавок отменный каллиграфический почерк на тюркском, объявленным государственным в пределах Азербайджана, это естественно, на русском тоже, если учесть лингво-этническую пестроту Баку; впрочем, это из парламентских размышлений, немало и собственных тюрок в государственных учреждениях, не знающих родной язык в должной степени, но зато великолепно усвоивших русский и иные европейские, и столь замысловат их стиль, что кажется шифрограммой. Слова громоздятся, только что был холм, а уже высится гора, и каждое слово норовит, чтоб услышали именно его, будто осталось какое невыговоренное (и не опошленное).
Еще козни: армянские партизаны ночью в весенний праздник Новруз-байрам, напоив собственного производства кизиловой и тутовой водкой тюркский гарнизон в Ханкенды, напали на тюрок-мусульман, и завязалась перестрелка (офицеры пили, а солдаты-нет), в Карабах в спешном порядке брошены армейские части Азербайджанской республики: началась война двух республик Азербайджанской и Армяно-Араратской. На севере, где граница с Дагестаном (за ним-грозная Россия), образовалась брешь...
– снова нагромождение событий больших и малых, не забыть про англичан, к коим поступил королевский приказ срочно покинуть пределы независимого Азербайджана: на бакинском вокзале пыхтит длиннющий состав, увозящий их, в хвост прицеплен особый вагон, специально предназначенный для жён, ибо успели за долгие холостяцкие месяцы обзавестись здесь семьями, обещали взять жён с собой в Англию. Прощальный звонок, состав тронулся, а вагон с жёнами, незаметно отцепленный, остался стоять на путях, такие вот, и здесь и прежде
ФОРТЕЛИ ФОРТУНЫ:
сегодня - изгнанник, завтра - власть (чтоб снова стать изгнанником). Словно Нариман тут ни при чем, выпал случай, стечение обстоятельств, сама судьба начертала ему триумфальный путь в Баку в спецвагоне, в неоспоримом качестве Председателя ревкома нового и, как твердо тогда верилось, независимого Азербайджана. Всего два неполных года прошло со времени его отплытия в Астрахань, а столько событий, среди которых - гибель комиссаров.
Таинственное их исчезновение из красноводской тюрьмы породило немало слухов, один из них - что комиссары в качестве заложников вывезены английской миссией через Мешхед в Индию. Как сказал Нариману потомственный мореход Мелик Мамед, внезапное пленение и гибель всего Московского Совнаркома во главе с Лениным, Троцким и Чичериным не могли бы потрясти рабочие круги Петрограда и Москвы больше,
Нариман в Астрахани, потом в Москве тщетно пытался распутать узел, пока его не убедили, что комиссары казнены.
Племянник капитана Мелик Мамеда смышленый Гусейн, который плавал тогда с дядей на двубортном пароходе в Красноводск, в точности запомнил рассказ в капитанской рубке, за длинным, покрытым клеенкой столом, словоохотливого пассажира (Чайкина?), которому удалось проникнуть в Асхабадскую тюрьму, где содержались причастные к злодеянию преступники,- риск увенчался успехом, и рассказчик был доволен, что не оказался, как ему пророчили в Баку, двадцать седьмым комиссаром,- много их, которые могли стать двадцать седьмым, сам Нариман тоже. Гусейн, работая личным курьером главы Азербайджанской республики - президента Насиббека Усуббекова, тайно распространял в Баку книжечку Нариманова С каким лозунгом мы идем на Кавказ? с его неистребимой уверенностью, выраженной выспренно, в излюбленном тогдашнем стиле, бесповоротно ныне отвергнутом: Мы водрузим красное знамя на дворцах Азербайджана, Армении и Грузии. Пусть процветают Азербайджан, Армения и Грузия. Нам нужно счастье людей, единение народов, их истинная, взаимная любовь, братство и товарищество! Пароход Наследник взял на борт весь отпечатанный в Астрахани тираж, в тюках ячменя. И на Вы, как к чужому,письмо Наримана другу студенческих лет премьеру Насиббеку Усуббекову: Милостивый государь!
– вдруг образумится?
А еще письмо Имаму Гоцинскому, духовному вождю Дагестана, который захватил власть, отрезав Баку от хлебного Северного Кавказа.
Менторский тон...- где она, мировая революция, из-за которой готов был принести в жертву всего себя?
Насиббек Усуббеков узнает руку Наримана. И в нотах Чичерина прочитывается наримановский стиль. А вдруг Нариман прав?.. Особенно про вождей нации, богатые жуиры, кутилы и прожигатели жизни - преподнести иной красавице венок, составленный вместо цветов из ассигнаций! Нариману легко: живя вдалеке сочинять в свое удовольствие, учить и поучать. Изгнанник! Выразитель чужой и чуждой воли! Там никогда не захотят, чтобы мы были независимыми: нефть! Уступить им - потерять независимость. Воевать? Не устоят - кто пойдет воевать? Да и какие мы солдаты? Турки - это да, не будь их - не вошли б в Баку. Насиббек подумал, что, в сущности, он не очень-то верит, что нация в короткое время избавится от бескультурия. И еще семейственность. Земляческие пристрастия. Торгашеский дух. Хвастовство. Самомнение. Что еще? Интриганы и властолюбцы. Никакого национального чувства, как у армян или грузин. А вдруг да сплотится народ вокруг национальной идеи независимости? И уже верит, что именно так будет. Нет, прав не Нариман, а они! И снова сомнение - удержат ли власть? Мамед Эмин, этот хитрец, который - на всякий случай - стоит как бы в стороне от правительства, видите ли, он лишь председатель партии, не власть, общественная, так сказать, личность, и если что - чист. А Топчибашев? Рвался в Париж и поехал туда.
Накануне спорили о флаге, прошло предложение Мамед Эмина: трехцветный и полумесяц с восьмиконечной звездой.
– Уж не хотите ли,- знаток в парламенте объявился,- зараженные амбициями соседей, выступить, о чем уже было, преемницей оттоманской империи, у которой тот же полумесяц и та же восьмиконечная звезда?!
– Нет,- ответил Мамед Эмин.- Восемь лучей - по числу некогда процветавших азербайджанских ханств, и мы желаем видеть их сплоченными в едином государстве.
– Вы можете все эти ханства назвать?
– Что есть проще? Бакинское, Гянджинское, Карабахское, Кубинское, Ленкоранское, Талышское, Шекинское, Ширванское.
– Еще Эриванское ханство было, тоже тюркское,- не унимается знаток. Опровергнуть? Согласиться? Дразнить соседей? Промолчал. С гимном неплохо получилось: согласился написать музыку ее пророк. Нет, бог - Узеирбек Гаджибеков. Уговорил Кардашбек - ему он не мог отказать: именно Кардашбек специально отвел Узеирбеку огромный зал в своем доме для репетиций оркестра народных инструментов, когда композитор ставил свою оперу, первую тюркскую, Лейли и Меджнун. Сын Кардашбека Сулейман, дитя еще, сдружился с Узеирбеком, и тот, уходя, оставлял мальчику дирижерскую палочку.