Доктор N
Шрифт:
Пошел впереди по темному коридору, а охранник за ним. И - в комнату, где Мамед Эмина допрашивали. Человек в красноармейской форме, это был Коба, подошел к нему, и первый его вопрос Мамед Эмину, без объятий и рукопожатий, будто вчера расстались, и он, благополучно выпроводив Кобу из отцовской мечети, посадил на пароход, отплывающий в Порт-Петровск.
– Узнаете меня, Расулзаде?
– Как не узнать, Коба! Но мы, помню, всегда были на ты.
– Сократить разделяющее их расстояние.
– В тяжелые времена мы были вместе, а теперь стали врагами. И не Коба, а Сталин.
– Понимаю, -
– Тогда вы были солдатом, теперь генерал.
– Нарком, а не генерал.
– Что ж, такова жизнь. В ней всё бывает.
– Молчи!
– Ознакомился с вашим досье. Неважные у вас дела.
– Не трудно догадаться, когда вероломно нарушена большевиками былая договоренность.
– Что за договоренность такая?
– Условия ультиматума и наш ответ, в составлении которого я лично участвовал.
– А лидеры бежали!
– В свете последующего можно ли их упрекнуть?
– Ваш ответ!
– усмехнулся Коба.- Диктовали условия мы!
– Но торжественно обещали принять и наши условия: что сохраняется полная независимость Азербайджана, управляемого Советской властью.
– Признали Советскую власть?
– Да. И что созданное правительство Азербайджанской коммунистической партии будет временным органом.
– Ну, это решать было не вам!
– Коммунистическое правительство гарантирует неприкосновенность жизни и имущества членов правительства и парламента. И что же? Мусаватистов расстреливают пачками!
– А их лидер жив!
– Но дни его сочтены!
– Это ваши внутренние проблемы, мы за них не в ответе.
– Ясное дело.
– Ни слова лишнего: отвечать на задаваемые вопросы! Но это - Коба, обязанный ему многим, и потому порой забывает, что перед ним верховная власть: захочет - казнит, захочет - помилует.
– Да, дни сочтены, это вы точно заметили, Мамед Эмин. Потому я и прибыл сюда, чтобы спасти тебя.
– Спасибо.
– Долг платежом красен, так, кажется?
– Чуть помолчав: - О встрече с тобой я сказал только доктору Нариманову. Он заявил мне, что товарищи требуют твоего расстрела, но что этого не допустит. Или продержать в тюрьме до конца жизни, а здесь долго не проживешь. Ты мой старый товарищ по борьбе с царизмом и нужный революции человек. Тебя нельзя ни расстреливать, ни гноить в тюрьме.- Неторопливый дружеский разговор, хотя будут и угрозы, впрочем, их можно принять за упреки или назидания.- Ты получишь свободу.Пауза. Ждет благодарности? Мамед Эмин молчит.- А там смотри сам. Хочешь оставайся здесь, а хочешь - поедешь со мной в Москву. Я лично советую последнее. Учти: здесь тебе не дадут спокойно жить и, придравшись к чему-нибудь, снова схватят. Предлагаю сотрудничать с нами.
– После всего, что случилось?
– А что случилось? Ты о Коммуне?
– Не только.
– Да,- свел разговор к Коммуне.- Нам не следовало посылать сюда Шаумяна. Это была ошибка, мы не учли вашей с ними вражды и антитурецких инстинктов армян, отсюда и все последствия.
– Дело разве в Шаумяне? Силой навязали нам революцию и чтобы мы жили, как вы хотите. Ни к чему хорошему это привести не может.
– Да?
– удивляясь смелости и еще не решив, как реагировать.
– И ваш приезд сюда был не
– Не забывайся!
– Смотри, какой гордый: я его спасаю, а он дерзит!
– усмехнулся.
Освободит ли?.. За дверью - охранник, приведший его сюда. Нет, не смеет не освободить! Забыть, как я его спасал, а однажды - от неминуемой смерти (ведь утопили бы в нефтяном чане!)?
– Представь, что немцы вторгаются в Москву и устанавливают у вас свою власть. Не думаю, чтобы это понравилось русскому народу. Почему должно понравиться нам, что ведете себя у нас как хозяева?
– Ладно,- насупился,- не будем ворошить прошлое. Но скажу: мы не сами пришли, нас Нариманов пригласил.
– Не надо объяснять, разве не понимаю?
– Да, ты прав. Преувеличивать роль Нариманова не надо. К тому же не он нам диктует, а мы ему.
– Я так и думал, спасибо.
– Вам одним не прожить, должны опереться на нашу поддержку.
– Это захват, а не поддержка.
– Кончим. Что ты намерен делать?
– Выйти с вашей помощью, если не раздумали, на волю.
– Чтобы снова бежать и прятаться?
– Нет. Чтобы ехать с вами.
– Узнаю разумного Мамед Эмина.
– Но чтобы освободили и моего двоюродного брата Мамед Али, который, кстати, нас с тобой познакомил, он из-за. меня сидит. И друга Аббасгулу, нас вместе взяли.
– Велю разобраться,- заключил разговор. Две недели пути из Баку в Москву в спецпоезде Кобы.
С остановкой в Дербенте: дельце одно дагестанское,- сказал Мамед Эмину,- провернуть.
– Новые расстрелы?
– Иначе горцы нас не поймут,- ответил.- Они привыкли к жестокости, уважать нас больше будут.
И долгие разговоры в пути:
– Чего добились за полтора года правления?
– наступал Сталин.- Что дали народу, кроме пустых обещаний, красивых деклараций?
– Я не был властью.
– Отрекаешься?
– Нет. Но я всего лишь был председателем партии.
– Мусаватской, правящей! И несешь полную ответственность за вакханалию сгинувшей власти.
Мамед Эмин, не желая подлаживаться под логику Кобы, хочет выговорить то, что обдумывал, сидя в камере. Отчего-то жила в нем уверенность, что его не смеют казнить, хотя теперь всё равно: уцелела б работа, в которую вложил сокровенное, создавал как последнюю, итоговую, надеясь, что сочинению суждена долгая жизнь, будут читать, пока жива нация... Нет, иначе, с красной строки:
– Мы многого сделать не успели, ты прав, Коба.
– Не забывай, что отныне я Сталин!
– Пусть так, товарищ Сталин. Но сумели дать почувствовать народу, что такое свобода, чуть-чуть вкусить этой самог свободы.
– Ерунду говоришь! Свобода - это когда все собрано в кулак, свобода это сила, а не пустая болтовня!
– Мы сберегли для народа нефтяные промыслы, они теперь служат вам, предотвратили их уничтожение, на котором с Лениным настаивали!
Телеграмма была Шаумяну, а перед тем записка Ленина, еще в начале июня восемнадцатого, когда Коммуне ничто, кажется, явно не угрожало (?), чтоб передали в Баксовнарком, лично председателю его ЧК Тер-Габриэляну, Теру, как он назван в записке: подготовить все для сожжения в Баку в случае нашествия турок или британцев.