Доктор Самты Клаус
Шрифт:
Две кратких сравнительных биографии, данных в то время, пока ПД пребывает в связанном состоянии, а прочие в некоторой растерянности от провокации Вонючки.
Нельзя сказать, чтобы доктор Самты Клаус или Д.И. Блок отличались врожденной жестокостью и благоприобретенной свирепостью. Как раз, наоборот, в детстве они оба были премилыми детишками, никогда не вешали кошек и никогда не хулиганили по телефону. Да и позднее, когда выросли большими и сознательными, не таскали мелочь у слепых и не сбивали старушек мотоциклами. По крайней мере, нарочно. Сами понимаете, случайно чего не бывает? Теперь же они набросились на мирного незнакомца, пока не сделавшего им ничего худого, вовсе не из кровожадности или из опасения наказания орехами, пистонами и судейским мылом.
Самты Клаус, когда еще не был доктором и старшим патологоанатомом в окружной тюрьме штата Небраска, рос в довольно благополучной семье. Отец его, Клаус-старший, содержал в Форт-Бреге универсальную лавку — это что-то вроде нашего военторга, — мать его, Клаус-старшая, служила в том же форте библиотекаршей. Самты был у них единственным сыном. Не считая четырех взрослых дочерей и двух немецких овчарок, выдрессированных носить с почты газеты и обратно на почту рекламные объявления. Маленького Самты любили все члены семьи без исключения. А когда тебя любят все члены семьи, без исключения четырех взрослых незамужних сестер и двух немецких, дрессированных овчарок, жизнь твоя поневоле станет невыносимой.
Ад для бедного маленького Самты начинался с раннего утра. Сначала его поднимал по сигналу Клаус-старший. В качестве сигнала подразумевалось дудение в пионерский горн над ухом беззащитного ребенка. Потом заботливый отец кормил сынка манной кашей — заметьте, дело обычно происходило в пять утра по среднеамериканскому времени. А как вы хотели! Универсальная лавка — предприятие хлопотное, особенно при круглосуточной торговле.
Когда маленький Самты, наевшись до отвала отвратительной манки с комками, мечтал вздремнуть от отцовских забот часок-другой, его мама, Клаус-старшая начинала собираться в свою библиотеку. Но прежде тоже кормила любимого и единственного сыночка кашей, на этот раз овсяной. После мамы, само собой, просыпались четыре взрослые незамужние сестры, и бедному братику приходилось по очереди лопать кукурузные хлопья с молоком, мюсли на воде, щи из лебеды и диетический салат из одуванчиков. Хорошо хоть, две дрессированные немецкие овчарки ничего не предлагали Самты из своего ежедневного рациона «Педигрипал для собак-убийц». Зато долго и нудно вылизывали ему уши, нос и щеки, поэтому Самты приходилось тратить битый час, отмываясь от собачьих слюней.
Короче, в местную школу при гарнизоне Самты приходил от всех этих каш и щей раздутый и мрачный, словно Мерилин Мэнсон в последней стадии водянки. Но нет худа без добра. От сытного и питательного рациона маленький Самты стремительно рос. Правда, не вширь, а ввысь. Отчего уже в начальной школе его принудительно зачислили в добровольную баскетбольную команду форта. Поскольку команда состояла сплошь и рядом из представителей сословия, именуемого в звездно-полосатой стране афроамериканским, то Самты устроили «темную» в раздевалке в первый же день. Развлечение понравилось, и дальше Самты колотили с завидной регулярностью на каждой тренировке: одним словом, это стало в команде доброй традицией. И даже счастливой приметой. Перед всякой ответственной встречей Самты лупили не только игроки, запасные и основные, но и тренер с помощником. При этом плевали троекратно через плечо и приговаривали: «На счастье!». Однако не уточняли на чье именно.
Так Самты вырос не то, чтобы расистом, но явно недолюбливал всех тех, у кого определение этнической принадлежности начиналась с приставки «афро». Надо заметить, что со временем плохую привычку колотить единственного в форте белого баскетболиста переняли и ребята других цветов кожи, просто из зависти к его популярности и успеху. Поэтому к окончанию школы Самты возненавидел всех людей в целом, без исключения. Даже собственных папу, маму и четырех незамужних взрослых сестер. Более-менее сносно он относился лишь к двум немецким овчаркам, которых удачно выдрессировал регулярно гадить тренеру на порог дома.
Приблизительно в тот же период у Самты в мозгу, уже начавшему приближаться к необыкновенному и ненормальному уровню, зародилась гениальная, спасительная идея. А не прикинуться ли ему хромым? Преимущества не замедлили сказаться. Баскетбольной команде вместе с тренером и помощником пришлось отказаться от его услуг. Когда же игроки, в очередной раз следуя примете, попытались поколотить Самты, шиш у них что вышло. Деревянный литой костыль, на заре ранней юности заменявший Самты железную суковатую палку, оказался весьма убедительным возражением. Так Самты дохромал от окончания школьных счастливых лет до первого высшего образования.
Уже в медицинском колледже имени Энтони Хопкинса в роли Ганнибала Лектора, подросший Самты сам избрал себе стезю. Причем сразу. Его привлекли к себе патологоанатомы. Во-первых, шумными пирушками по ночам в морге. Во-вторых, практически неконтролируемыми запасами спиртосодержащих жидкостей. А в-третьих, на этом поприще Самты мог больше не иметь дела с живыми людьми, наоборот мирные покойники, не писавшие жалоб и доносов и не распускавшие рук, очень его устраивали.
В своем деле Самты был дока: никто так ловко (на спор по сотне баксов с носа) не мог вскрыть грудную клетку ручной пилой, одновременно попивая джин с тоником и бренча на электрогитаре. Собственно патологоанатомическая слава и занесла Самты на австралийский континент. Его, в качестве приглашенной международной звезды, зазвали участвовать в конкурсе самодеятельной песни среди медицинских работников. Где доктор Клаус занял почетное второе место. Он наверняка занял бы и первое, если бы накануне случайно не подрался с председателем жюри в ночном стриптизклубе.
Но в действительности Самты мечтал вовсе не о лаврах эстрадного певца-любителя. Вот было бы славно, — думал он, — если бы начальник тюрьмы дал дуба. А еще лучше, если бы у него, у Самты, вообще не было никакого начальства, и он делал бы, что хотел. Например, где-нибудь на необитаемом острове. Или нет. Пусть остров будет обитаем, но чтобы все его жители слушались только одного Самты, а он — никого. И чтобы можно было выкинуть к черту, к его матери, к Аллаху, в Красную Армию, проклятущую железную суковатую палку и ходить нормально. При этом ни с кем не драться и не корчить из себя психованного инвалида с садистскими наклонностями. С этими мыслями доктор Самты Клаус и покидал гостеприимную Австралию. Ну, что было дальше, вы знаете. Незавернутый-вовремя-кран, упавший-как-попало-самолет, спасение-всех-несчастных-людей-от-банановой-водки, Вездесущее-болото.
Биография Джина Икаруса Блока если и была не столь впечатляющей, то уж никак не менее трагичной. Хотя бы в основной своей части. Как известно из предыдущих россказней, родной отец Джина Икаруса слыл забулдыгой-алкоголиком, и занимался бродяжничеством в штате Юта. Это была его постоянная работа. Не самая прибыльная, конечно, зато доставлявшая что ни день, массу новых впечатлений. Что поделать, каждый крутится, как может! Мамы у Джина Икаруса вовсе никакой не было. То есть, гипотетически где-то и когда-то она была, но вот где именно — неизвестно. След ее затерялся, еще когда Джин Икарус не мог самостоятельно менять себе памперсы. Знающие полисмены, с которыми периодически имел дело его папаша, уверяли, что миссис Блок сбежала в Анголу, соблазненная двоюродным племянником Нельсона Манделы и горстью южно-африканских алмазов.
Оставшись с грудным младенцем на руках, папаша-забулдыга поступил просто. Посадил сыночка в заплечный рюкзак, да так и отправился дальше бродяжничать по штату Юта. Знамо дело, с орущим ребенком ему подавали куда больше прежнего, и в полицейском участке ему теперь полагалась не общая камера, а комната матери и ребенка.
Так Джин Икарус рос на руках у заботливого отца-забулдыги. Пока не вырос совсем. И вышла из него первоклассная шпана. Джин Икарус, хотя и не умел писать прописными буквами, зато знал все печатные, и лихо читал самые заковыристые тексты (еще бы, учился-то по судебным постановлениям об аресте и наложении штрафов за неправильную парковку). К тому же он свободно считал до десяти без помощи пальцев, и на глазок мог определить содержимое кассы придорожной бензоколонки. Это часто помогало ему не тратить время зря на неприбыльное ограбление.