Доктор Вера
Шрифт:
— Вам сюда, Кира Владимировна. Вот тут ваша буковка.
— Ах, мерси! Я совсем слепая стала,— произносит она глубоким контральто.
Тут взгляды наши встретились. Ланская узнала меня, улыбнулась, подошла, взяла за руку.
— Милая, и вы здесь? Вот сюрприз! Что же вы тут делаете? — Большие серые глаза снисходительно-ласковы. — Впрочем, что я спрашиваю, ваша косынка — ваш ответ. Кстати, она вам очень к лицу. Вы в ней совсем юная и страшно хорошенькая... Работаете в их госпитале?.. Пристают? Хамят?
У нее огромное обаяние. Я сразу поверила в ее улыбку и в ее участие, потянулась к ней. Но что-то,— может быть, именно этот ее слишком уж свежий вид,— все-таки
— Я слышала, вы упали с крыши...
— Слышали? Да? От кого? — оживленно спросила она.— Впрочем, меня то и дело об этом спрашивают. Мы, актеры, — романтики, любим присочинить... Нет, просто у меня подвернулась нога, и меня увели во время налета. Видите, и сейчас хромаю. За мной наблюдает главный хирург их госпиталя.— И шепотом: — Такой сверхважный сухарь. Говорят, ученый, но я не верю, вероятно, обычный армейский костоправ. Интересно, пошла бы мне ваша косынка? — И совсем без перехода, тихо: — Сейчас мы с вами быстро устроим эту дурацкую процедуру, зарегистрируемся, получим «аусвайсы» — и отсюда прямо, ко мне. Лады? Ах, как я изголодалась по хорошим людям среди этих механических обезьян! Вы посмотрите мою ногу, а я вас угощу французским коньяком «Камю». Идет?.. Вы знаете, эти сверхчеловеки, покорители Европы, хлобыщут здесь только французские и испанские вина. Именно хлобыщут или глушат, если угодно, потому что ни черта в них не смыслят... А насчет очереди — сейчас, айн момент.
Окруженная густым косметическим благоуханием, сопровождаемая удивленными, неприязненными взглядами, Ланская подошла к барьеру, поманила одного из писарей, попросила доложить коменданту... Слишком уж она выделялась в этой печальной, однообразной толпе, из-за перегородки ее заметили. Машинки перестали стрекотать. Тут и там выставились любопытные, физиономии. Просьба ее, вероятно не совсем обычная, была, однако, тотчас же выполнена. Из боковой двери, ведущей в кабинет начальника сберкассы, появился немолодой, наголо обритый офицер в очках. Сухо кивнул мне, учтиво, как знакомой, откозырял Ланской, сделал ей знак пройти за перегородку.
— О нет, господин лейтенант, я не одна. Со мной моя подруга, доктор... доктор...
— Трешникова,— тихо подсказала я, уже понимая, что попала в скверную историю.
Зная, что мне не следует идти туда, я попыталась вернуться в очередь,
— Нет, нет, Кира Владимировна, вы уж идите. Я тут со всеми. Моя очередь недалеко...
Но ее было не остановить.
— Доктор Трешникова — известнейший хирург Верхневолжска. Попросите господина штурмбанфюрера Кирхнера принять и ее.
Штурмбанфюрер Кирхнер! Это тот, что расстрелял двадцать пять заложников,— пронеслось у меня в голове. Это его извещение приклеили у нас. Идти к этому палачу? Нет, нет...
— Доктор очень торопится,— продолжала Ланская, насмешливо поглядывая на меня.— Скажите, что ее ждут раненые германские воины...
— Я работаю в нащем госпитале. В нем только русские! — закричала я в ужасе.
Все восемь очередей молчали. Лица были повернуты к нам. Они ничего не выражали, эти лица. Но глаза... Лучше бы мне не видеть эти глаза... А тут еще я вдруг заметила в углу, на скамейке, Мудрика. Ну да, это он в своей каракулевой бородке. Но что это? Сидит, откинувшись на спинку деревянного дивана, положив на костыль забинтованную и, кажется, даже загипсованную ногу. В руках госпитальная палка. Сидит и исподтишка-посматривает на меня... Он ранен? Когда? Почему не пришел к нам и почему не мы наложили ему повязку?.. Я хотела подойти к нему, но снова появился гологоловый лейтенант, как видно, адъютант коменданта, и сделал знак — прошу. Мудрик откровенно усмехался.
Я, как и все мы, много слышала о немецких фашистах, Которые, кстати, именуются не фашисты, а нацисты. Видела их в фильмах, пьесах. Но если бы мне сказали, что этот немолодой, толстый, благодушный офицер в свободном черном кителе, сидящем на нем как пижама, новый нацистский комендант нашего города, штурмбанфюрер войск эс-эс, я бы не поверила. При нашем появлении он учтиво вышел из-за стола, усадил нас в кресло и довольно прилично выговорил по-русски:
— Целую ручки, весь к вашим услугам.
— Господин штурмбанфюрер, это моя подруга доктор Трешкина. Хирург, восходящее светило медицины. Если бы не ее искусство, я бы, вероятно, не имела сейчас удовольствия с вами разговаривать. Она собрала меня буквально из кусков,— ворковала Ланская, небрежно бросив ногу на ногу, однако так, чтобы видно было ее круглое, полное колено. Продолжая выдумывать про меня дикую ерунду, она достала сигарету, повертела в пальцах, и толстяк тотчас же протянул ей зажигалку. Впрочем, слушая ее болтовню, он просматривал какой-то длинный, лежащий на столе список и, когда она замолкла, поднял на меня светлые, водянистые глаза.
— Трешникова? Вера Трешникова? Я слышал о вас, доктор Трешникова. У вас госпиталь на семьдесят пять коек.— Он встал, повернулся к стене, где над ним, под портретом пучеглазого Гитлера в военной форме, висел план города, и, ткнув карандашом в нарисованную на плане кроватку, сказал: — Ваш госпиталь здесь? Я осведомлен. Вы — шпитальлейтерин, вы делаете одно... ни загт ман дас?.. одно благородное дело.
Он знает о нас. Хорошо это или плохо? Мы изображены на его плане, узаконены. Наверное, все-таки это лучше. Но что ему отвечать? О чем вообще может говорить советский человек с гитлеровским офицером? Я вопросительно взглянула на Ланскую — она сидела, откинувшись на спинку кресла, небрежно покачивая ногой, покуривая, мучительно напоминая, нет, не Любовь Яровую, а какую-то другую женщину из этой пьесы. На губах насмешливая, но отнюдь не злая улыбка. Она наблюдает за мной, как взрослый человек, бросивший трусливого мальчишку в воду, снисходительно наблюдает, как там он барахтается, ожидая, что он выберется сам, и в то же время давая ему понять, что утонуть он ему не даст.
— Мы, господин штурмбанфюрер, знаем, как вы заняты, мы на минуточку,— произносит она на самых воркующих нотах своего богатого голоса.— Мы должны зарегистрироваться, получить эти, ну, как их, о господи, ну... эти ваши штучки... «аусвайсы»... Но там такая очередь... Вы, как истинный офицер, конечно, рыцарь... Не поможете ли вы двум растерявшимся дамам?
— О, да, да, мы все так обязаны вам, фрау Ланская, за ваши... вас зиндст да?., за ваше искусство.
Он вызвал звонком адъютанта, распорядился. Тот взял наши паспорта и исчез, а хозяин кабинета тем временем отошел к маленькому столику, где стоял графин. Отвернувшись от нас, положил в рот пилюлю. Быстро запил. «О, да тебе, батенька, должно быть, самому надо скорее под нож хирурга»,— подумала я, заметив гримасу боли на его мясистом лице.
— Фрау Ланская, мое намерение открыть здесь к рождеству офицерское варьете очень велико... нет, важно, да, так важно. Оно одобрено командованием. Москва к тем дням будет взята, возможно, мы достанем столичных актеров, но звездою, разумеется, будете вы.— Толстяк галантно поклонился и постарался проглотить болезненную икоту.
— Да, да, конечно, мы уже сейчас готовим с господином Винокуровым программу. Мне подарили фаши... о черт, немецкую пластинку... Я разучиваю песенку на вашем языке.