Доктора флота
Шрифт:
Тося расплакалась над Мишиным письмом, подумала: «Какой милый, хороший парень. Где я еще такого найду?» И села за ответное послание. Внизу ее письма стояла маленькая приписочка: «Едем в Горький. Обещают дать неделю отдыха».
В ту ночь Миша долго не мог уснуть. Он ворочался на своем тюфяке, вставал курить, даже разбудил Васятку, чтобы посоветоваться.
— Понимаешь, сейчас самое удобное время попросить у Анохина несколько дней отпуска, — возбужденно шептал он, еще не полностью проснувшемуся Васятке. — Сессия сдана успешно. Санитарный поезд задержится в Горьком. Может быть, не откажет? Ты как, одобряешь?
— А
«Действительно, вдруг разрешит, и я повидаю Тосю?» От этой мысли Миша даже задохнулся и несколько мгновений молчал, представляя, как может произойти эта встреча.
— До Горького не так далеко. При благоприятном стечении обстоятельств можно добраться суток за двое, и столько же обратно. Если даст неделю, то останется вагон времени. Была не была, завтра попрошу. В конце концов, чем я рискую?
— Да ничем, — сказал Васятка. — Действуй.
Узнав о желании Миши догнать санитарный поезд, Паша сказал:
— Ну и дурак. Их, баб, вон сколько вокруг. Сами прибегут, только кликни. Лучше, Бластопор, к родителям съезди.
Но Миша был убежден, что душа Пашки мелка и бесчувственна, как малокалиберная винтовка ТОЗ-8. Разве можно прислушиваться к его советам?
После завтрака Миша предстал пред грозные очи начальника курса. Капитана Анохина курсанты любили. Он был шумлив, горласт, обожал публичные представления перед строем курса. В этом смысле у Анохина был явный актерский талант. Он так точно изображал, кто из курсантов как входит — ссутулившись, уткнувшись в учебники, волоча ногу, как несет дневальство по роте или торопливо меняет на утреннем осмотре грязный носовой платок на запасной, чистый, что курсанты изнемогали от смеха. Обычно на виновного это действовало сильнее любого изыскания. «Анохинские представления» пользовались известностью во всей Академии.
Отправив на фронт свой курс, он принял следующий, младший. К своим бывшим воспитанникам, вернувшимся в Академию после фронта, относился снисходительно. Реже отказывал в их просьбах, чаще прощал мелкие нарушения дисциплины, хотя и всячески скрывал эту слабость. По характеру он был добр, отходчив, не злопамятен. После окончания срочной службы он несколько лет служил боцманом подводной лодки, окончил краткосрочные курсы и стал командиром. Может быть потому, что ему не удалось получить систематического образования и он считал себя недоучкой, Анохин всегда с большим уважением относился к отличникам, «головастикам», как он их называл. Миша был признанный отличник.
— С чем пожаловал, Зайцев? — спросил он.
— Прошу неделю отпуска, товарищ капитан! — выпалил Миша.
— К родителям? — понимающе кивнул Анохин. Некоторое время он молчал, словно раздумывая, пускать Мишу или не пускать. Во время войны всякие плановые отпуска были запрещены, но в порядке исключения разрешались. — Где они у тебя? — спросил он, глядя на стоящего перед ним курсанта и думая, как сильно возмужал этот недавний маменькин сынок.
— В Горьком, — не задумываясь, соврал Миша.
— Езжай, Зайцев, — наконец, произнес Анохин. — Ты заслужил отпуск отличной учебой. Только смотри — не опаздывай.
— Есть не опаздывать! — весело повторил Миша и стремглав бросился в строевую часть. «Жаль, дуралей, не попросил десять дней вместо семи, — подумал он. — Может быть, и на десять расщедрился бы».
Косой на один глаз преподаватель факультетской хирургии Малышев сказал на очередном практическом занятии:
— Курсант Петров проявляет к хирургии наибольший интерес. За это я даю ему право сделать первую самостоятельную операцию — пластику по Реверден-Девису.
Первая самостоятельная операция в жизни будущего хирурга, что первая любовь. Здесь все важно, все полно скрытого смысла, все запомнится надолго, если не на всю жизнь.
Больной уже лежал в операционной. Он был немолод, грузен, раздражен. Недели три назад ему сделали вмешательство в брюшной полости, но послеоперационное течение пошло неудачно — швы нагноились, края раны разошлись и образовалась обширная, сантиметров десять в длину, рана. На обходе профессор порекомендовал сделать пластику. На одном из занятий курсанты уже видели, как это делается. Но одно дело видеть, как делают другие, другое — оперировать самому. Под взглядом пятнадцати пар глаз Васятка сделал на бедре местное обезболивание новокаином, затем пинцетом, иглой и скальпелем стал вырезать маленькие, с копейку величиной, кусочки кожи и переносить их на рану. Эти кусочки в дальнейшем должны были стать островками эпителизации. Таких островков Васятка сделал около десяти, хотел продолжать пересадку, но Малышев остановил его:
— Хватит. Накладывайте повязку.
Странно, но, делая пересадку, Васятка почти не волновался, руки его не дрожали, кружочки кожи получались аккуратными, одинакового размера. Больной, который вначале ни за что не соглашался, чтобы его оперировал курсант, успокоился.
— За операцию ставлю вам, Петров, пятерку, — похвалил Малышев, доставая из кармана засаленный блокнот. — Все сделано леге артис.
Васятка был счастлив. Вечером перед отбоем, когда они лежали на своих нарах, он шепнул Мише:
— Увидишь, я буду знаменитым хирургом.
— Не хвастайся, — ответил ему Миша. Он всегда страдал от неуверенности в себе, долго взвешивал все «за» и «против», но и после этого часто не знал, как поступить. И потому тайно завидовал людям самоуверенным. — Никто не знает, что из него получится.
— А я знаю, — упрямо повторил Васятка. — Могу поспорить на тысячу рублей.
Миша засмеялся и отвернулся к стене.
Через три дня Малышев поинтересовался:
— Как идет эпителизация у вашего больного?
Васятка обомлел. Назавтра после пересадки он собирался взять больного на перевязку и посмотреть, как у него идут дела, но того не оказалось на месте. А потом он забыл о нем.
— Не знаете? — переспросил Малышев и помрачнел. Его кустистые брови сошлись над самой переносицей. — Стыдно, Петров, не ожидал от вас. Даже самая удачная операция — это лишь половина дела. Больного нужно выходить. Курсант Петров совершил непростительную для будущего врача ошибку, — сказал Малышев обступившим его курсантам. — Ставлю ему вместо пятерки — двойку, — Он зачеркнул в своем блокноте пятерку и поставил рядом двойку. — И немедленно идите к больному.