Долбаные города
Шрифт:
— Ты как долбаный Виктор Паскоу.
— Виктор ухмыляется, плоть на нем гниет.
Автобус разгонялся все быстрее, и вот я уже не видел, что там за окном. Все сложилось в бессмыслицу, за стеклом мелькали теперь сплошные яркие пятна, которых здесь быть не должно. Калев мягко пропел:
— Привет, конфетка Энни. Не принимай все так близко к сердцу. Ты же знаешь, что скоро лето!
Когда он пел, кровь стекала по его губам и подбородку за шиворот, как будто малыш, которому мама забыла повязать слюнявчик, пообедал вишневым вареньем. Калев всегда пел не то чтобы хорошо, но приятно. У него всегда
— Твоя голова, — сказал я хрипло. — Она не должна так выглядеть.
— Это не главное. Главное, как ты представляешь меня.
Глаза его теперь были человеческими, но казались светлее, чем были на самом деле, может быть, так я представлял мертвых. Вернее, не глаза, а глаз. Один уцелевший, другой — красный: разорванные сосуды и заливающая его кровь. И зрачок, как глазок яичницы, которую проткнули ножом.
— Ты хочешь помочь мне?
— Наверное. Я больше не знаю, чего я хочу.
Я посмотрел в сторону окна и увидел за ним белый шум, пустые волны, запертые в экране телевизора, начинающийся шторм.
— Ты правда хочешь этого? — спросил Калев. — Ты хочешь этого для меня?
— Я хочу помочь тебе, — сказал я. — Но мне надо, чтобы и ты помог мне. Почему ты? Почему не кто-то другой?
— А почему не я? Ты правда задумываешься о том, какую маслину выковыривать из пиццы, когда играешь с едой?
— Нет, но...
— Неважно, почему я. Потому что я услышал его однажды. Ему не было важно, кто я такой. Калев Джонс не имеет значения. Но ты — ты другое дело, Макси.
— Макс Шикарски значение все-таки имеет?
— Ты — шоумен, Макси. Это классно. Это прикольно. Это меняет мир.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты ему нравишься, потому что ты — забавный. Это — катастрофа. Он — катастрофа. Каждая катастрофа на этой долбаной Земле.
— Он питается болью?
— Насилием. Убийствами. Ему нужен был мир, где это нельзя остановить. Идеальная гармония.
— Откуда он?
— Откуда — мы. А он — ниоткуда.
Калев коснулся своего носа привычным, нервным движением. Я знал его давно и, конечно, помнил, что прежде Калев ковырялся в носу, когда нервничал, однако ко второму классу эта порочная привычка покинула сей мир. Было ужасно забавно — комичный жест, замена ловле козявок, у мертвеца с простреленной башкой. Воистину, привычка — вторая натура.
Калев сказал:
— Он проснулся от запаха крови. В самой большой заварушке, которая тебе так нравится.
— Вторая Мировая Война?
Калев сказал:
— Фабрики смерти. Поля смерти. Планета смерти.
— Ты — просто мое подсознание, подкидывающее мне готовые решения, так?
Калев продолжил напевать:
— Твой папа сказал тебе, когда ты была еще девочкой, такие вещи приходят к тем, кто их ждет.
— Мать твою, Калев! Что ему от нас нужно?
— Что тебе от него нужно?
Вторая Мировая Война. Как просто — точка отсчета современности. А современность это, в таком случае, голодный желтоглазый бог?
— Это все выглядит как долбаный бред долбаного шизофреника!
— Мир вообще-то довольно сумасшедшая штука, — сказал Калев. Я вспомнил, как он всегда успокаивал меня. Он вообще был практически невозмутим, его невозможно было застать врасплох.
— Нет, все-таки ответь, почему ты, в конце концов, сделал все это?
— Он говорит тебе — раз, говорит тебе — два, говорит тебе — три.
Калев был таким сильным и, в принципе, довольно смелым. Но все это ничего не значило. Как там? Калев Джонс ничего не значит.
— Я хочу рассказать обо всем.
— Ты хочешь привлечь его внимание. Это плохо.
— Собираешься меня отговаривать?
— Нет, ты ведь все равно сделаешь это.
— Ты думаешь, он сожрет меня?
Калев покачал головой, я увидел движение его мягкого мозга. Как гребучее желе. Меня затошнило, для сна ощущение было очень отчетливое.
— Будь осторожен, — сказал Калев. — И запомни несколько правил. Один: камера тебя любит. Два: чистить зубы нужно два раза в день. Три: неважно говоришь ты правду или нет, всего этого не существует. Четыре: у него нет слабых мест, потому что все места принадлежат ему. Пять: смотри за дорогой.
Я понял, что довольно долго нарушал последний и, может быть, самый важный пункт. Когда я обернулся к лобовому стеклу, то увидел фуру, несущуюся в сторону "Грейхаунда" во весь опор. Я вздрогнул и с этим проснулся.
"Грейхаунд" неторопливо пристраивался на остановке, и я увидел небоскребы Дуата, фрейдистские члены капитализма, туристические достопримечательности и источник хлеба и зрелищ для тысяч офисных работников. Я неспешно зевнул, Леви сказал:
— Ты разговаривал во сне.
— И что я говорил?
Эли сказал:
— Ты говорил его имя. Калева.
Мы подождали, пока все пассажиры, в основном серьезные дамы и господа с портфелями, покинут зал, как Элвис когда-то, а затем растянулись нашей большой компанией по салону. Водитель курил сигареточку, отдыхая после долгого переезда. Я проспал полтора часа, хотя сон казался мне очень коротким. После него я оказался в некоторой прострации и изрядном мандраже.
— Билли встретит нас, — сказал Эли. — Он обещал.
Билли нас не встретил. Этого стоило ожидать. Мы прождали его пятнадцать минут, я успел выкурить три сигареты, Вирсавия — две, а Лия — одну единственную. Остальные воздержались. Прямо перед нами приветственным, возбуждающим красным сиял "Бургер Кинг", откуда выходили люди с большими картонными стаканами, наполненными бодрящим, дешевым кофе. Стаканчик с кофе, кстати, такая же статусная вещь, как модель телефона. Берешь кофе в "Бургер Кинге"? Отправляйся на свою низкооплачиваемую работу, обслуживающий персонал. Средний класс пробуждается в "Старбаксе". Саул сказал:
— Охренеть. Круто. Дуат.
И, как всегда, в голосе его не хватало эмоций.
— Слушай, Саул, если Бог — режиссер, то ты попал в это кино через постель. У тебя просто нет таланта.
Саул пожал плечами, казалось, он не особенно обращает на меня внимание, поглощенный созерцанием зимнего Дуата.
Я и сам вдруг почувствовал себя таким маленьким, не только себя, но и всех нас, словно мы были малышами, которых учительница привезла на экскурсию в этот мир высоченных домов и дорогущих магазинов. Я запрокинул голову наверх, и мне казалось, что небоскребы с рекламой, пущенной по щитам на них, обступили меня, как взрослые. Эли сказал: