Долгий путь к себе

Бахревский Владислав Анатольевич

Князь Иеремия, следивший за боем, уловил глухое дрожание земли: конница! Угадал нехитрый, но верный замысел Морозенко.

— Пан Андрей! Всей мощью «крылатых» навалитесь на этот полк! — Приказ был отдан Фирлею, отдан грубо. — Не теперь! Дайте им окружить нашу пехоту. Бейте их по затылку, чтоб в мозгах перепуталось.

Грубы они или даже нестерпимы, но приказы в бою подлежат беспрекословному исполнению, и польный гетман, показывая шляхте безупречную солдатскую выучку, тотчас собрал, прикрываясь валом, тысячу крылатой конницы и пустил

ее, когда на поле все перемешалось.

Немецкая пехота сшибла с холма пушкарей, захватила орудия. На помощь брату Ивану и Морозенко Данила Нечай послал половину своего полка. Теснота произошла на поле страшная. В тыл немецкой пехоте ударил Морозенко, ему в тыл — Андрей Фирлей.

Закрутила, запуржила кровавая карусель.

— Казаки! — Морозенко развернул полк на «крылатых» Фирлея. Сам, орудуя пикой, сшиб какого-то пана с пестренькими перьями на железной шапке.

Польская конница ломилась через живых и мертвых, пробивая коридор для немецкой пехоты. Немцы часть пушек развернули на полк Нечая, а из остальных палили по казакам Морозенко. Морозенко ничего не оставалось, как смять конницу Фирлея.

Гнали ее до самых валов.

Морозенко напоследок рубанул «крылатого» по шее. Сабля брони не просекла, но рыцарь выпал из седла и покатился в ров. Морозенко, натянув узду, развернул коня и, обернувшись, погрозил польскому лагерю саблей:

— В капусту!

Полетел по полю под пулями, собирая вокруг себя казаков.

— В капусту! — кричал он, указывая саблей на холм, где отчаянно бились наемники.

Таким он и запомнился казакам: ветер за плечами, белозубая радость на лице, да молния в правой руке.

Рявкнула пушка, своя, казачья… Конь замер на лету, забил по воздуху передними ногами и опрокинулся. Морозенко, не понимая, что с ним случилось, поднялся с земли, побежал, но вспомнил о сабле. Где же сабля? Потемнело что-то… Туча, видно, небо закрыла. Как же саблю в такой непроглядной мгле сыскать? Полковник опустился на колени, шаря руками вокруг по земле, потом лег — так ему легче искать. И нашел!

— Нашел! — хотел он крикнуть и, кажется, крикнул, только не услышал себя. Успокоение охватило тело и душу. Подняло на свои великие тихие крылья. Крылья эти заслонили собою всю землю и то, что на ней теперь творилось.

— Пушки! Пушки надо отбить! — воспротивился тишине Морозенко, рубанул по синеперым крыльям саблей и, чувствуя, что обливается кровью, встал с земли и пошел, пошел на немецкую пехоту. И упал бы, но казаки подхватили его, усадили на коня и ринулись на немцев.

Он взлетел-таки на отбитый холм на победном коне, с двух сторон поддерживаемый верными товарищами.

— Спасибо, казаки! Утешили, — сказал он им, и на большее ни сил, ни самой жизни в нем не осталось.

Немецкая пехота, однако, не позволила истребить себя. Выстилая своими и казацкими чубатыми головами обратную дорогу, наемники вернулись в лагерь, не потеряв строя и мужества.

— Будь это наши жолнеры, —

признался командирам князь Иеремия, — все бы там и полегли. — И саблей отсалютовал наемникам: — Слава немецкому оружию! Вы сорвали казакам приступ, выкупали их в кровавой купели. Всем участникам боя — вина и по золотому!

Жест был достоин полководца. Вот только золотых у князя не сыскалось в казне. Да ведь дорого яичко к светлому дню. О награде все узнали, а про то, что дадена она будет потом, когда армия выберется из переделки, — забота героев. Хватит терпения канючить золотой — может, и впрямь получат его.

9

Тяжелые знамена ложились на грудь Морозенко.

— Как же ты, полковник, сыскал себе такую немочь? — укорил Богдан боевого товарища. — Не заробеют ли без тебя наши сабли? Не померкнет ли свет на ясных клинках?

— Нет, батько! — сказали казаки полка Морозенко. — Не заробеют наши сабли! Не померкнет свет на ясных клинках!

Похоронили героя, холм насыпали. От могилы — в бой. Весь день били по лагерю Вишневецкого казачьи пушки. Славу полковнику Морозенко рокотали.

Сидели жолнеры в норах, но, стоило казакам пойти на приступ, вышли на валы и отбили очередной натиск.

Ночью польские региментарии собрались на совет.

— Мы несем потери. Нам нечем кормить лошадей. Надо запереться в замке! — предложил Фирлей.

Комендант Збаража, опасавшийся, что город будет взят казаками, поддержал польного гетмана:

— На открытом месте ядра убивают лошадей. Трупы разлагаются. Это неминуемо приведет к болезням.

Остророг оказался на стороне большинства.

— Что даст нам это сидение? Мы теряем людей и в конце концов так будем слабы, что татары возьмут нас в полон. Но об этом еще надо будет мечтать, потому что казаки наших жизней нам не подарят. Я за то, чтобы подготовиться тайно к отступлению. Ваше мнение, пан Лянцкоронский?

— В трудную минуту одна голова лучше многих. Я в любом случае остаюсь на стороне Вишневецкого.

Все посмотрели на князя Иеремию. Маленький, колючий, как цветок татарника, сидел он, ощетинясь глазами, усами, носом, подбородком, коленками, плечами.

— Рыцари! — Князь стукнул маленькой ладонью по эфесу сабли. — Вы единодушно избрали меня своим вождем. Вы знали, что под моей рукой — тяжко, но эта рука во сто крат тяжелее для нашего врага… Мы дождемся короля и победы. Победу надо выстрадать. Предупреждаю вас, Панове: я никому не позволю на этот раз украсть у самих себя нашу победу.

— Но противник во много раз превосходит нас! — воскликнул Фирлей. — Мы не можем победить его.

— Но ведь и он не может победить нас, имея несчетное число воинов, пушки, вдоволь пороха и свинца. Татары затяжной войны не переносят. Попомните мое слово, они, не одолев нас, набросятся на казаков. Что же касается прочих ваших сомнений… — князь резко встал, — я позабочусь обо всем. Совет закончен.