Долгий путь к себе
Шрифт:
— Панове! — воскликнул гетман Калиновский, оправляя левой рукой правый ус. — Вы такие молодые и такие все озабоченные. На дворе май! Берите пример со старика. Музыканты, полонез!
Он сам начал танец. Седенький оселедец его топорщился, лицо было сурово, движения величавы. Кавалеры, ведя друг друга, подражали гетману.
Танец окончился, и все столпились вокруг гетмана, а он, опять уже с бокалом, подбоченясь, говорил проникновенно:
— Деды и прадеды смотрят ныне на наше дружество и радуются ему. Да, пан Собесский, мы пошлем
Грохнули пушки, затрещали ружья.
— Рано палить! — топнул ногой Калиновский — Я не договорил.
Кто-то торопливо отбросил полог шатра.
— Татары!
— К оружию! — вскричал коронный гетман, осушил кубок и только потом пришел в себя. — Татары, говорите? Откуда?
Никто ему не ответил: командиры выскакивали из шатра, разбирали коней и мчались к своим частям.
Гетман, ловя пьяными ногами зашатавшуюся землю, выбежал из шатра. Татары, преодолев редуты в расположении шляхетского ополчения, рубили головы, как лозу.
Мартын Калиновский с земли, по-молодому прыгнул в седло, выхватил из ножен саблю.
— За мной, Речь Посполитая! За мной!
Он помчался на татар со своим знаменосцем и полусотней охраны. К нему присоединилась хоругвь Стефана Калиновского и конный отряд Марка Собесского.
Татары, не принимая боя, стали уходить и ушли, понеся малые потери.
Попавшие в плен вели себя смело. Они говорили, что Хмельницкий пришел с четырьмя полками: с Чигиринским, с Черкасским, Переяславским, Корсунским. С ним нуреддин. У нуреддина сорок тысяч. Говорили, что армия эта стоит наготове, а разгром Калиновского Хмель доверил своему сыну, у которого свой казачий полк и шестнадцать тысяч перекопского бея.
Слухи о нависшей смертельной угрозе пронеслись по лагерю, как летит огонь по степи.
Мартын Калиновский сидел у себя в шатре, придумывая хитроумный план ночного сокрушительного удара, когда вбежал сын Стефан.
— Отец!
— Спокойно! — приказал старший Калиновский, демонстрируя подчиненным полное самообладание.
Стефан взял отца под руку и отвел его в сторону.
— Шляхетское ополчение и часть конницы взбунтовались. Решено схватить тебя и выдать Хмельницкому. Скорее. Они уже идут.
— На коней!
Калиновский опрометью бросился вон из шатра. Прискакали на редут, обороняемый немецкой пехотой. А за ними уже гнались. Рухнул шатер гетмана.
— По изменникам огонь! — скомандовал Калиновский наемникам, и те, послушные верховной власти, развернулись и дали залп по коннице.
Наемники знали свою работу. Они не пугали, они били по цели. Второй их залп окончательно отрезвил покушавшихся на гетмана.
Они сидели на кошме, пили кумыс. В шатер, словно на колесе, вкатил на кривых ногах отец жены Исы-бея.
— Все наши вернулись, — сказал он, — но у них стреляют.
— Тем меньше достанется пуль на нашу долю. — Иса-бей хранил на лице покой и власть всеведущего. — Пусть воины отдыхают.
Тесть, поклонившись, вышел передать приказ бея войску.
Тимош улыбнулся, а Иса-бей захохотал, откинулся на подушки, проливая на халат кумыс.
Они понимали друг друга. Для них, двадцатилетних, стало привычным ездить впереди своих войск, но нынче они были не по одному прозвищу полководцы, их командам повиновалась многотысячная армия. У Исы было шестнадцать тысяч, у Тимоша — восемь.
— Помнишь, как дрожали тогда ночью, когда отец приехал? — спросил вдруг Тимош.
— Помню, — сказал Иса. — Я стоял у окна и дрожал. Только не от страха. Я хотел, чтобы к нам сунулись! Я Аллаха молил, чтобы сунулись скорее, потому что сон одолевал меня.
— Сегодня нам придется бодрствовать, — сказал Тимош. — Ты поднимай людей до зари. Ударишь со стороны степи. Отвлечешь. Мои казаки будут ждать твоего удара. Как только поляки втянутся в дело, мы атакуем их лагерь со стороны леса.
— Не простое дело — принцессу в жены добыть! — засмеялся Иса.
— А что мне принцесса! — зарделся Тимош. — Мне лишь бы ляхов рубить.
— Мстишь пану Комаровскому, который тебя собирался до смерти засечь?
— Нет, Иса! Никому я не мщу. Уйдут сами с моей земли, я первый буду им другом. Того же пана Комаровского, простя ему все, за свой стол посажу. Только что-то не торопятся уйти. Сколько городов, сколько сел у нас опустело, а конца войны не видно.
Иса взял свою саблю с рукоятью в бирюзе:
— Прими. На ней святая сила Медины и Мекки.
— Ты подарил мне коня, который дорог мне, как жизнь. Теперь даришь свою любимую саблю.
— Что бы я ни подарил, я все равно останусь у вас в должниках. Твой отец даровал мне жизнь.
Тимош снял с пояса свою саблю:
— Возьми, Иса. Она освящена на Гробе Господнем.
Они обнялись.
Умирает земля перед боем. Не дышит. Но людям нет дела до земли, у них одна забота — как бы половчее подкрасться к врагу и убить его.
В ту ночь из лагеря Калиновского бежало две сотни конницы шляхетского ополчения. Их увел человек, имя которого поминали Иса и Тимош — пан Комаровский.
Лагерь всполошился. Но люди, узнав, что свои шкодят, спешили заснуть, силенок поднакопить: всякому было понятно — утром ждет схватка. И только смежило веки бойцам, только-только окунулись они в первые путаные видения, как во всю ширину майской зари, из-под искорки раннего солнца, клубясь и трубя, как клубится и трубит в необузданном неистовстве степной пожар, покатила на лагерь татарская конница.