Долгое дело
Шрифт:
— Герман Борисович мне звонил. Как вас звать?
— Вера Акимова.
Изящная птичка. Костюм хороший, импортный, но сидит слегка мешковато: обтягивает то, что не нужно, и не выделяет то, что желательно.
— Итак, Вера Акимова, зайдём в мороженицу?
Девушка с готовностью кивнула: не задумалась, не усомнилась, не ломалась. Выучена подчиняться. Впрочем, на первых порах все хвостиком виляют.
В кафе «Пингвин», как всегда, было полно молодёжи, но им подвернулся удачный столик с тремя
— Милочка, что-нибудь выпьем?
Вера неопределённо улыбнулась, показывая, что она на всё согласна. Калязина подняла руку, и официантка, которую было не дозваться, пошла к ним, влекомая силой этой руки. Аделаида Сергеевна заказала мороженое, ликёр, шампанское и сигареты.
— Ну что ж, давай, милочка, знакомиться…
Вера опять неопределённо улыбнулась, выразив ту же готовность. Похожа на белочку, ждущую орешка. Да она не так уж и молода — лет тридцать.
— Себя я не представляю…
— Вас все знают, — кивнула Вера.
— Сколько тебе лет?
— Тридцать два.
— А выглядишь на двадцать пять.
— Слежу за собой, не ем…
Это видно. Лицо сухощавое и чистое. Симпатичный носик. Карие глаза. Вожделенные губы. Держится в рамках — сразу заметно. Кожа как отполирована. Носик как выструган. Губки-то вожделенные, но себя не выдают, подзасушены. В глазах далеконько запрятана угрюмость зверька, знакомого с опасностью.
— Массаж, йога, аутотренинг?
— Не-ет, я по мелочам. Утром небольшая зарядка, кожу лица парю над кострюлей, сплю без подушки…
— Зачем без подушки?
— Чтобы шея стала длиннее.
— А я вот сплю на двух подушках, — сказала Калязина вроде бы по секрету. — И знаешь почему? Чтобы шея была короче.
— Зачем… короче? — отважилась Вера на вопрос.
— Чтобы не высовываться.
Может быть, она решилась бы и на второй вопрос, но принесли мороженое.
Бокал шампанского Калязина поставила перед ней, а себе придвинула маленький графинчик, похожий на колбу с каким-то сиреневым ликёром. Налив его в незаметную рюмку, Аделаида Сергеевна пригубила одновременно с вопросом:
— Ну и что ты из себя представляешь?
Вера тоже хотела отпить, но вопрос отбросил её от бокала.
— Я? Простой человек…
Из кармана жакета Калязина достала неожиданно крупный блокнот с пришпиленной к нему японской авторучкой. Отодвинув рюмку, она не спеша записала: «Когда мне кто-нибудь говорит, что он человек простой, то я знаю жди сложностей».
— Расскажи о себе, — велела Калязина, берясь за графин, потому что пригубленная рюмка оказалась пустой.
Помада, видимо, польская, но наложена чрезмерно, без вкуса. Веки подсинила, а ей бы пошли зеленоватые, к осветлённым волосам.
— Кончила педагогический институт, преподавала в школе биологию. Неспособная я, что ли, к этому делу… Плохо шло. А потом неприятность. Попросила я одного лоботряса выйти вон. Он собрал портфель и, проходя мимо открытого окна, выпрыгнул в него. Третий этаж. Его увезли в больницу, а меня чуть не судили.
— Это они могут, — вставила Калязина меж рюмками.
— Ну, я уволилась. А потом работала у Германа Борисовича машинисткой.
— И чего ушла?
— Заработок небольшой, работа нудная…
В ушах золотые тяжёлые серьги-бомбошки. Дорого, но безвкусно. На пальце толстенное кольцо дутого золота. На другом пальце грубый перстень, но камень натуральный. Вкуса бы ей, вкуса.
— Извини, милочка, но одета ты не на зарплату машинистки.
Вера краснела медленно, натужно, словно поднимала незримую тяжесть. Калязина ждала, не пытаясь ни помочь ей новым вопросом, ни смягчить брошенных слов.
— Я была замужем. Остатки прежней роскоши…
Под её растерянным взглядом Калязина открыла блокнот и красиво вывела на скользкой бумаге: «Самая в ней навязчивая черта — скромность».
Вера шевельнула губами, не решаясь на звук.
— Нет, милочка, не про тебя. С мужем-то отчего разошлась?
— Так… По согласию.
Вера торопливо выпила шампанское, будто спасалась от вопросов.
Слегка жеманится, но вино у неё идёт легко, без горечи и поморщиваний. Раньше пивала. От дыма не воротится, тянет воздух со вкусом — носик хоть и маленький, а ноздри трепещут. По соглашению… Небось муж поймал её за шалостями с молодцом.
— Кури, — Аделаида Сергеевна придвинула пачку.
Вера закурила сразу и умеючи. От вина, от сигареты она глянула на Калязину смелее, ожидая других вопросов, ещё более неожиданных.
— Любишь пожить, а?
— Люблю, — выразительно призналась Вера, зажмурив глаза: так любит.
— А не везёт.
— Не везёт. — Теперь Вера сделала глаза донельзя широкими: так не везёт.
— И почему?
— Родилась не в счастливой сорочке.
— Ну, милая, нельзя зависеть от нижнего белья.
— Вроде бы не хуже других…
— Лучше других. Природа наделила тебя заметной внешностью тебе же во вред.
— Почему… во вред?
— Носить красоту, милочка, непросто. Как норковое манто: в шкафу висеть не оставишь и в гардероб не сдашь. Если сама про красоту забудешь, то мужики напомнят. Да ты знаешь, каково тебе по улице идти. Небось ребята шеи выворачивают. Вот психика твоя и надламывается. Поэтому, милочка, среди красавиц нет ни учёных, ни умных, ни счастливых.
— Не такая я уж и красавица, — томно ответила Вера, скосив глаза на соседний столик, где сидели разгулявшиеся молодые люди в обществе коньячных бутылок.