Долгое дело
Шрифт:
Подобных опознаний он сделал, может быть, сотню. Процессуальные нормы знает назубок, материалы дела читаны-перечитаны, все вопросы продумал, Калязину бесспорно опознают... Тогда чего ж он волнуется, скрывая это волнение от самого себя? Зачем бессмысленно листает страницы? Уж не боится ли той психической силы, про которую говорила Лида? При таком-то чистом дне?
Рябинин повернулся к окну...
Всю ночь лил дождь, сильный и мелкий, как душ. К утру тучи уползли куда-то к себе, оставив небо нетронутой синевы, без дымки и вроде бы и без воздуха - до того ясное, что полети там муха, было бы видно.
Ему вдруг показалось - да он видел вот сейчас за окном, - что-то огромное и черное пересекло утренний блеск листьев, как перечеркнуло. Пронеслось у самых окон, сверху вниз, упало с дома. Оборвался с крыши сугроб снега... Посреди чистого августа?
Рябинин стремительно обернулся, успев в миг, необходимый для поворота головы, догадаться, что он сейчас вздрогнет от неожиданности, и в этот же миг успев решить, что ему нужно сделать, чтобы испуг прошел незамеченным. Рябинин стремительно обернулся - вздрогнул очками и схватил ручку одновременно. И пока осознал виденное - секунду, две? - его сознание в четкой последовательности, но как-то разом сумело отвергнуть два предположения об увиденном... Ворона, посреди кабинета стояла гигантская ворона... Посреди кабинета стояла жуткая, неизвестная ему женщина... И наконец-то...
Посреди кабинета стояла Калязина.
В длинном темном платье, свободно ниспадающем до пола. На груди тянутым эллипсом висела грубая цепочка из серого тусклого металла. Голова запеленована жгуче-черной повязкой, как чалмой. Губы накрашены чем-то темно-коричневым... Есть ли такая помада? И видимо, темная краска втерта в щеки, отчего они лоснились сухим и мрачным блеском. Чем же от нее должно пахнуть - антидухами?
Рябинин ждал, что Калязина явится к нему другой, подобающей ее новой роли, да одной и той же она никогда и не бывала. Но играть так дешево...
– Садитесь. - Он бросил карандаш в пластмассовый стакан.
– Вы меня вызвали поговорить о парапсихологии? - спросила она гортанным, незнакомым ему голосом.
– Нет.
– Может быть, о парапсихиатрии?
– Нет.
– А о парабиологии?
– Нет.
– О парасоциологии?
Он промолчал.
– О параграфологии?
– Я тоже могу...
– Что вы можете? - Она подняла черный, разъедающий взгляд.
– Прибавлять к разным понятиям словечко "пара".
– Я не только прибавляю, но и хорошо знаю их смысл.
– Ну, к примеру, что значит параграфология?
– Проникновение в подсознание личности через его почерк.
– Ага. А парапсихиатрия?
– Постижение мотивов поведения, которые мы не осознаем.
– Мне бы ваши мотивы постичь, - усмехнулся Рябинин.
– Поэтому вы берете лом, надеваете брезентовые рукавицы, кирзовые сапоги и входите в хрустальный домик?
– Хрустальный домик - это вы?
– Вернее, подходите к тончайшим пробиркам...
– В которых бурлит едкое варево, - опять усмехнулся Рябинин; много, нельзя столько усмехаться.
Из складок платья она выплеснула руки и закурила умело, по-мужски. Спичку, у которой обгорела лишь головка, положила не в пепельницу, а рядом, на край стола.
– Для вас истина без справочки недействительна.
– Да, я не легковерный.
– Поэтому мир для вас закрыт.
– Мир познается разумом.
– Мир познается прежде всего верой.
– Человечество верило тысячелетиями и жило во мраке, - возразил Рябинин, теряя мысль, потому что ее последние слова "мир познается верой" высекли другую, убегающую...
И промелькнуло, исчезая...
...Мир познается не только разумом, но и нашей интуицией...
Высеченная мысль вроде бы убежала не вся, оставив после себя что-то простое, определяемое.
– А интуиция - это не вера.
Калязина прищурилась, видимо уловив в его ответе некоторую нелогичность. Рябинин хотел объяснить, откуда взялась эта интуиция, но случайно глянул на ее обгоревшую спичку, которая вроде бы передвинулась сантиметров на пять. Лежала на самом углу, а теперь переместилась вдоль края стола. Калязина не двигала - она лишь изредка поднимала руку с сигаретой. Ветерком...
– Разве мои сеансы вас ни в чем не убедили? - почти вкрадчиво спросила она.
– Меня могут убедить только эксперименты.
– А вот ученые убедились.
– Они не ведут следствия по вашему делу.
– Не вижу связи...
– Аделаида Сергеевна, даже если вы на моих глазах испаритесь, я все равно вам не поверю, потому что вы мошенница, - решительно выложил он, скосившись на спичку.
Та еще передвинулась. Калязина ее не трогала - он следил. Ветерком?
– Почему же крупнейшие ученые интересовались парапсихологией?
– Какие?
– Бутлеров, Фламмарион, Ломброзо...
– Скорей всего, они были любознательны.
– А я что?
– Хотите таким способом избежать уголовной ответственности.
– Боже, как утилитарно.
– А возможно, великие ученые за вашей парапсихологией отдыхали душой.
Спичка двигалась, уже миновав стакан для карандашей. Рябинин не мог приметить самого хода - оттого ли, что она слишком медленно ползла, плохо ли он за ней следил, опасаясь быть замеченным. Калязина начала есть Рябинина познавательным взглядом: зачем вызвал? Но у него теперь появился один тайный интерес - как идет эта спичка и куда?
– А в телекинез верите? - вдруг спросила она.
– Это что?
– Перемещение предметов усилием вопи.
– Нет, - ответил он, незаметно, как ему казалось, скосив глаза на спичку.
– Зря, - снисходительно улыбнулась она, тоже посмотрев на нее, а потом на него - прямо, вызывающе.
Спичка плавно соскользнула на полсантиметра - теперь он увидел ее ход. Теперь он уже смотрел на спичку во все глаза, отбросив всякую маскировку. Нужно что-то сделать... Разгадать, уличить... Но растерянность лишила всего, кроме одного желания - схватить эту спичку. А дальше?