Долгое прощание
Шрифт:
– Я не спросил, как было на самом деле, я спросил, что он думал.
– Тот же ответ.
– Ладно, тогда вот что. Мексиканец много про него знал?
– Понятия не имею.
– У этого мексикашки слишком много денег. Больше пятнадцати сотен в банке, шикарный гардероб, новехонький шевроле.
– Может, он наркотиками приторговывает? – предположил я.
Олз вылез из кресла и хмуро взглянул на меня сверху вниз.
– Везет же вам, Марлоу. Два раза вас чуть ие прихлопнуло, так нет же, выскочили. С этого начинается самоуверенность. Вы этим людям здорово
Или вы столько накопили, что можете бросать работу?
Я встал, обошел вокруг стола и стал с ним лицом к лицу.
– Я романтик, Берни. Если по ночам кричат, бросаюсь на крик. На этом не разживешься. Кто поумнее, закрывают окна и прибавляют звук в телевизоре. Или жмут на газ и смываются побыстрее. Держись подальше от чужого несчастья, а то и к тебе пристанет. В последнюю встречу с Терри Ленноксом у меня дома мы выпили по чашке кофе, который я сам сварил, и выкурили по сигарете. Так что, когда я узнал, что он умер, то пошел на кухню, сварил кофе, налил ему чашку, прикурил сигарету, а когда кофе остыл и сигарета потухла, попрощался с ним.
На этом не разживешься. Вы бы так не поступили. Поэтому-то вы хороший полицейский, а я частный сыщик. Эйлин Уэйд забеспокоилась о муже, и я еду, нахожу его, доставляю домой. В другой раз ему стало худо, он звонит мне, я приезжаю, тащу его на руках в постель и ни гроша с этого не имею. Никакой прибыли. Разве что время от времени схлопочу по морде, или угожу за решетку, или пригрозит мне ловчила вроде Менди Менендеса. Но платить не платят. У меня в сейфе купюра в пять тысяч, но я из нее и пяти центов не истратил.
Потому что не правильно ее получил. Сперва я с ней немножко поиграл, да и теперь иногда достаю, любуюсь. Вот и все – а живых денег ни цента.
– Наверняка фальшивая, – сухо заметил Олз, – хотя таких крупных не подделывают. Ну и в чем смысл этой трепотни?
– Ни в чем. Говорю вам, я романтик.
– Слышал. И не зарабатываете на этом ни гроша. Тоже слышал.
– Но всегда могу послать фараона к черту. Пошли вы к черту, Берни.
– Вы бы так не разговаривали, если бы сидели у меня на допросе под лампой, приятель.
– Может, когда-нибудь это проверим.
Он подошел к двери и рывком распахнул ее.
– Знаешь что, малыш? Думаешь, ты умнее всех, а ты просто дурачок. Тебя раздавить – раз плюнуть. Я двадцать лет служу без единого замечания.
Чувствую, когда темнят и что-то скрывают. Как бы тебе самому не попасть впросак. Запомни это, дружок. Точно тебе говорю.
Дверь захлопнулась. Его каблуки звонко простучали по коридору. Я еще слышал звук его шагов, когда проснулся телефон на столе. Четкий профессиональный голос произнес:
– Нью-Йорк вызывает м-ра Филипа Марлоу.
– Филип Марлоу слушает.
– Благодарю вас. Минутку, пожалуйста, м-р Марлоу. Говорите.
Следующий голос я узнал.
– Это Говард Спенсер, м-р Марлоу. Нам сообщили про Роджера Уэйда. Для нас это был тяжкий удар. Всех подробностей мы не знаем, но, кажется, там фигурировало ваше имя.
– Я был у них, когда это случилось. Он напился и застрелился. М-с Уэйд вернулась домой немного погодя. Слуг не было – у них по четвергам выходной.
– Вы были с ним наедине?
– Меня с ним не было. Я ждал на улице, когда вернется его жена.
– Понятно. Вероятно, будет следствие?
– Уже было, м-р Спенсер. Самоубийство. И почти нет сообщений в печати.
– Вот как? Это любопытно. – Похоже было, что он не столько огорчен, сколько озадачен. – С его-то известностью... Я бы сказал... впрочем, это неважно. Мне, наверно, надо бы прилететь, но я не выберусь до конца будущей недели. Пошлю м-с Уэйд телеграмму. Может быть, ей надо чем-то помочь, и кроме того, тут вопрос в книге. Если там достаточно материала, можно поручить кому-нибудь ее дописать. Итак, вы все-таки согласились на эту работу.
– Нет. Хотя он и сам меня просил. Я прямо сказал, что не сумею удержать его от пьянства.
– По-видимому, вы и не пытались.
– Слушайте, м-р Спенсер, вы же ни черта ни о чем не знаете. Не торопитесь делать выводы. Я с себя полностью вину не снимаю. Это естественно, раз такое случилось, а я был поблизости.
– Разумеется, – согласился он. – Извините за это замечание. Оно весьма неуместно. Эйлин Уэйд сейчас дома, вы не знаете?
– Не знаю, м-р Спенсер. Почему бы вам ей не позвонить?
– Думаю, вряд ли она сейчас захочет разговаривать, – медленно сказал он.
– Почему бы и нет? Она на следствии отвечала на вопросы, глазом не моргнув. Он откашлялся.
– Не похоже, что вы сочувствуете.
– Роджер Уэйд мертв, Спенсер. Он был немножко сволочь, а, может быть, и немножко гений. Я в этом не разбираюсь. Он был пьяница, эгоист и ненавидел самого себя. Он доставил мне много хлопот, а в конце много огорчений. Какого черта я должен сочувствовать?
– Я имею в виду м-с Уэйд, – отрывисто произнес он.
– И я тоже.
– Позвоню вам, когда прилечу, – сообщил он. – До свидания.
Он повесил трубку. Я тоже. Пару минут я неподвижно глядел на телефон.
Потом взял со стола справочник и стал искать номер.
Глава 40
Я позвонил в контору Сьюэлла Эндикотта. Там ответили, что он в суде и будет к концу дня. Не желаю ли я оставить свою фамилию? Нет.
Я набрал номер заведения Менди Менендеса на Стрипе. В этом году оно называлось «Эль Тападо», недурное название. На американо-испанском диалекте это, в числе прочего, означает зарытое сокровище. В прошлом его именовали по-разному, то и дело меняя вывески. Один раз это был просто номер из голубых неоновых трубок на высокий глухой стене. Стена выходила на юг, позади здания возвышался холм, а подъездная дорожка огибала ее, уходя прочь от Стрипа. Очень шикарное место. Только про него мало кто знал, кроме полиции, гангстеров и тех, кто мог выбросить тридцатку за хороший обед и поднять ставку до пятидесяти тысяч в большом тихом зале наверху.