Долина лошадей

Ауэл Джин Мари Антинен

Джондалар попытался сесть, чтобы взглянуть на рану, хотя каждое движение причиняло ему боль. Эйла помогла ему. Увидев ссадины на груди и на плече, он понял, почему казалось, что болезненные ощущения в основном связаны с правой половиной тела, но острая боль в ноге тревожила его сильнее всего. «Неизвестно, насколько опытна эта женщина, – подумал он. – Если она сумела приготовить настой ивовой коры, это еще не означает, что она – настоящая целительница».

Когда она сняла пропитавшуюся кровью припарку, он забеспокоился еще больше. Ему не удалось толком осмотреть рану при таком слабом освещении, но сомневаться в том, что бедро сильно повреждено, не приходилось. Нога распухла, покраснела

и покрылась кровоподтеками. Когда он пригляделся повнимательнее, ему показалось, будто на поверхности кожи виднеются узелки в тех местах, где края раны были чем-то скреплены. Джондалар имел весьма смутное понятие о приемах, к которым прибегают целители: как и любой здоровый молодой человек, он не испытывал к этому интереса. Но он не мог припомнить, чтобы кто-нибудь из Зеландонии пытался зашить рану.

Он внимательно следил за тем, как Эйла делает новую припарку, на этот раз из листьев. Ему хотелось спросить, что это за листья, поговорить с ней, выяснить, велика ли ее искушенность в деле врачевания. Но как быть, если она не владеет ни одним из известных ему языков? Да и, собственно, если призадуматься, он ни разу не слышал, чтобы она сказала хоть что-нибудь. Как ей удалось стать целительницей, если она не может разговаривать? Впрочем, кажется, она действует умело и поставленная ею припарка несколько умерила боль.

Джондалар махнул рукой на свои сомнения – все равно ничего тут не поделаешь – и стал спокойно наблюдать за тем, как Эйла промывает каким-то целебным настоем ссадины на груди и плечах. Только когда она развязала полоску мягкой кожи и сняла компресс, Джондалар понял, что и на голове остались следы ушиба. Пока Эйла делала свежий компресс, он ощупал шишку и больное место.

Эйла направилась к очагу, чтобы разогреть бульон. Джондалар не сводил с нее глаз, пытаясь понять, кто она такая.

– Вкусно пахнет, – сказал он, почуяв аромат наваристого бульона.

Произнесенная вслух фраза показалась ему неуместной, и не только потому, что он говорил на языке, понятном ему одному, а и по другой причине, которую он еще толком не осмыслил. Когда он впервые повстречался с людьми из племени Шарамудои, у них тоже возникли сложности, поскольку они говорили на разных языках, но при этом речь звучала постоянно, они пытались выяснить, какие из слов служат для обозначения действий или предметов, стремясь добиться хоть какого-то понимания. Но эта женщина не предпринимала подобных попыток и на любые из его слов отвечала лишь недоуменным взглядом. Похоже, она не только не знает ни одного из известных ему языков, но и вообще не стремится к общению.

«Нет, – подумал он, – это не совсем так. Мы с ней общались. Когда меня мучила жажда, она принесла мне воды и дала мне пузырь, чтобы я смог помочиться, хоть и непонятно, как она догадалась о том, что мне нужно». Он вспомнил о взаимосвязи, возникшей между ними, когда он узнал о гибели брата и впал в отчаяние. Тогда сердце его сжималось от невыносимой боли, и он даже не попытался осмыслить то, что происходило между ним и женщиной, но теперь воспоминание об этом заставило его призадуматься.

– Конечно, ты не сможешь понять меня, – проговорил он, питая робкую надежду добиться хоть какого-нибудь отклика, не зная, что бы ей такое сказать, но чувствуя, что молчать он больше не может. Стоило ему заговорить, и он уже не мог остановиться. – Кто ты? И где все другие люди твоего племени? – Он нигде не заметил ни людей, ни следов их пребывания в пещере. Впрочем, огонь, горевший в очаге, и пламя светильника не позволяли ему хорошенько рассмотреть все, что находилось вокруг. – Почему ты не хочешь разговаривать?

Женщина взглянула на него, но ничего не ответила. И тут у него возникла смутная догадка. Ему припомнилось,

как однажды они с Шамудом сидели ночью у костра и тот рассказывал об испытаниях, которым добровольно подвергаются Те, Кто Служит Великой Матери. Кажется, он упоминал о том, что им приходится жить какое-то время в полном одиночестве, храня молчание, соблюдая пост и обет воздержания.

– Ты живешь одна, верно?

Эйла снова взглянула на него и внезапно обнаружила, что он смотрит на нее с изумлением, как будто впервые ее увидел. Но тут она спохватилась, вспомнив о том, что смотреть в лицо мужчине не положено, и опустила глаза. Впрочем, он вроде бы и не заметил допущенной ею оплошности. Губы у него все время шевелились, он издавал какие-то звуки и крутил головой по сторонам, осматривая пещеру. Эйла налила бульону в чашку, подошла к мужчине и присела на корточки, склонив голову, ожидая, когда он прикоснется к ее плечу и тем самым сообщит ей, что ему известно о ее присутствии. Так ничего и не дождавшись, Эйла подняла глаза и увидела, что мужчина вопросительно смотрит на нее, продолжая произносить какие-то слова.

«Он не знает! Он просто не знает, чего я дожидаюсь. Похоже, он и не подозревает о существовании знаков, – внезапно догадалась она. – Но как же мы с ним будем общаться, если он не понимает жестов, а я не понимаю его слов?»

И тут она вспомнила, как долго бился с ней Креб и она все не могла взять в толк, что можно разговаривать с помощью рук. Тогда она и не подозревала о существовании жестов и использовала в речи только звуки. А потом она привыкла к языку людей из Клана и позабыла о том, какой смысл имеют слова.

«Но между мной и людьми из Клана все кончено. Они прокляли меня. Для них я мертва. Я не смогу вернуться к ним. Теперь мне придется жить среди Других и научиться разговаривать так же, как они. Я должна снова научиться понимать слова и произносить их, иначе я не смогу ни с кем общаться. Даже если бы за это время мне удалось отыскать Клан Других, я не сумела бы объясниться с ними, а они не смогли бы меня понять. Может быть, именно поэтому мой тотем заставил меня задержаться в долине до тех пор, пока здесь не появился этот мужчина. Возможно, у него я снова научусь разговаривать?» Она поежилась как от озноба, хотя в пещере не было сквозняка.

А Джондалар все говорил, не умолкая, задавая все новые вопросы – хоть и не надеялся получить на них ответ, – ради того, чтобы слышать собственный голос. Женщина по-прежнему не откликалась, и ему показалось, будто он догадался, что тому причиной. Он решил, что она готовится вступить в круг Тех, Кто Служит Великой Матери или уже принадлежит к их числу. Тогда многое становилось понятым: ее познания в целительском искусстве, ее власть над лошадью, причина, по которой она живет в одиночестве и отказывается разговаривать с ним, то, что ей удалось найти его и перенести в пещеру. Он не имел ни малейшего представления о том, где она расположена, но сейчас его это не особенно волновало. Он радовался тому, что ему повезло и он остался в живых. Впрочем, припомнив еще кое-что из разговора с Шамудом, он забеспокоился.

Теперь он понял, седовласый целитель предсказывал, что Тонолану суждено было погибнуть, и он мог бы еще тогда догадаться об этом, если бы прислушался повнимательнее. Но разве Шамуд не сказал вдобавок, что он непременно отправится в путь с братом, потому что Тонолан приведет его в места, до которых сам он никогда бы не добрался? Почему же он оказался именно здесь?

Эйла все пыталась придумать, как бы ей подступиться к незнакомцу и научиться словам его языка. Наконец она вспомнила, с чего начинал Креб: с имен. Собравшись с духом, она посмотрела прямо в глаза Джондалару, прижала руку к груди и сказала: «Эйла».