Долина роз(Приключенческая повесть)
Шрифт:
На Кара-Тау, Черной горе, по ночам спят тучи, а когда небо плачет, льнут к каменной груди дождевые облака. В ясный день Кара-Тау облита светом, купается в солнечных лучах, смотрит вершиной своей через хребты и горные трущобы вдаль, где синеют, переливаются в мерцающем мареве далекие степи…
…Светлов вначале слушал рассеянно, но постепенно его завлекла именно эта музыкальность рассказчика. Асгат ни на кого не смотрел. Он слегка покачивался, рассказывая. Это походило на мелодекламацию. Аккомпанементом был шум сосен и потрескивание сосновых веток в пламени костра.
…Гор, скал и хребтов, пропастей, смеющихся зеленых долин, шумных речушек с падями, водопадами, лесу, лесу на Урале — не занимать!
Горы и лес.
Лес и горы.
Камни.
Глушь.
Кара-Тау — не простая гора. На вершине ее прилепилась, тянется вверх — как колонна, как палец шайтана [2] — высокая скала. И когда собирается на досуге народ и курай плачет и в песнях передает легенды о былом, можно узнать от старого курайсы [3] , что в старину седую на скале этой жестокие ханы казнили своих врагов. Приведут туда, прикуют и оставят умирать, с солнцем близким и аллахом беседовать, в сторону города святого Мекки поклоны класть.
2
Шайтан — черт.
3
Курайсы — музыкант, играющий на курае.
Так было.
Оттого на вершине, на скале, много костей белело раньше. А теперь нет: время съело, птицы хищные растаскали, ветры хлопотливые повыдули, дожди посмыли.
И осталась от былого одна лишь легенда. Если хочешь ее послушать, не пропускай сабантуя [4] . Там расскажут курайсы все.
Однажды снизу, из зеленой долины, где змеей гибкой, блесткой вьется поток, а у подножья горы бушует водопад, — донесся шум. Топоры загремели, запела визгливо пила, заговорили люди, потянуло едким дымом, застонали столетние дубы, застонали, падая, нежные березы и стройные сосны.
4
Сабантуй — праздник плуга, национальный башкирский весенний праздник.
Пришла артель лесорубов.
На шум вышел — злой и властный — хозяин здешних трущоб — медведь. Потревоженный, он оставил на склонах горы, в малинниках, серую подругу свою с медвежатами.
Медведь долго высматривал пришельцев из чащи лесной. А потом, угрюмый, ворча и гневно сопя, полез на вершину Кара-Тау.
Солнце скрылось за горами, только вершина Кара-Тау розовела закатом. По становищу лесорубов стлался дым от костров. День рабочий кончился, русские мужики закурили «козьи ножки», лесорубы-башкиры песни длинные и заунывные затянули, а старики на бешметах творили вечерний намаз [5] .
5
Намаз — молитва.
И вдруг с Кара-Тау понесся каменный град. Медведь ворочал и сбрасывал с вершины огромные глыбы. Камни неслись вниз, срывали за собой сухостой, и весь этот поток устремился на стан лесорубов.
С лесосеки народ разбежался, но иные остались на месте навеки. В этот вечер напрасно млела в уцелевших котелках ароматная картошка. По аулам, деревенькам горным слух пошел, что долина у Кара-Тау заказана и что кто нарушит покой ее, не сносить тому головы.
…Джурабаю — девяносто зим.
Джурабай долго пожил, его ждут давно в раю Магомета тридцать три красавицы-жены, табуны коней, кибитка славная и всякие радости и удовольствия.
Джурабаю не страшно покинуть этот свет: все равно пошло не так, навыворот, и уже не один год колесит по горам то туда, то сюда многолюдное войско.
Джурабай не поймет, почему народ друг на друга пошел, почему сын его и молодежь — больше из тех, что допьяна нанюхались пороху на войне, — почему они красные лоскуты прицепили к груди и ушли на заход солнца, а старики побогаче — тянут на восток, к Валидову, Дутову и Колчаку.
Ик-Берды, деревушка Джурабая, в стороне от дорог, в глуши, в горах затерялась, — казалось бы, ни проехать, ни пройти. И все-таки в зимнюю пору пробрались сюда те, что с востока.
Мороз колол по горам камни и деревья, снегу кругом насыпало по шею, а они прибежали на лыжах, сильно торопились, пробыли недолго, но память оставили такую, что не забыть скоро. Увезли с собой немало коней и баранов, перевернули все вверх дном в избушках, причинили немало горя и покрыли головы многих позором.
Против силы что сделаешь? Из джигитов кое-кто и не вытерпел, поперек встал, но увели их за деревню, и долго, тоскливо выли над ними собаки: пристрелили непокорных…
Вот и теперь за горами что-то грохочет глухо. И все уже знают, что это пушки: по аулам слух идет, что с заката солнечного идут большевики, что у Баймака, у золотых приисков завязался бой.
Эта зима у всех в памяти, всей деревней ушли тогда в горы, на кочевки, за Кара-Тау.
Джурабай остался один.
— Смерть заглянула в очи мои. Хочу умереть у могил отцов.
Зейнап, внучка Джурабая, ластилась к деду, просила:
— Айда, бабай, яйлэуга… [6]
Тянет старика на кочевки. Но уперся старый, бородой седой трясет:
— Юк! [7]
Нет, Джурабай не поедет. Что решено, то решено.
Фатих — парень молодой, смуглый — сговор тайный с девушкой ведет. Зейнап смеется, рукавом широким закрывается, а сама, видать, во всем согласна и рада. Так и так: Зейнап с кочевок привезет Джурабаю лепешек и крута, сыру свежего, баранины и кумыса, напитка живительного; Зейнап не хуже джигита верхом ездит, Фатих обещал ее провожать — до кочевок не дольше половины дня хорошей езды…
6
Поедем, дед, на кочевки.
7
Юк — нет.
Джурабай греется на солнце, жмурит от лучей полуслепые глаза, тускло улыбается молодым:
— Якши! Якши!
Джурабай согласен. Джурабай доволен. Он благодарит.
Незваные гости явились скоро. Сначала выехали из лесу трое на конях. Помаячили у опушки, подъехали ближе, понюхали воздух и скрылись. Потом из лесной чащи выскочило десятка два конных. Цепочкой, осторожно двинулись вперед. И вдруг ринулись вскачь на деревню.
Джурабай на крылечке сладко дремлет. Хорошо старому на солнце. Он и не чует, что беда на пороге.
Собака старая — на всю деревню одна с Джурабаем осталась — чуть успела лениво и хрипло тявкнуть, как в улицу — в топоте, шуме, ругани, звоне оружия — ворвались конные.
— Эй! Где все? Где староста?
Очнулся Джурабай. Видит — крутится перед ним с десяток всадников. Впереди молодой, в золотых наплечниках, бритый. Видно, начальник. Так и сверлит старика зелено-серыми холодными глазами.
— Где народ?
Джурабай когда-то плоты по Ак-Идель, по красавице-реке Белой, по Каме гонял, на Сакмаре на молевом сплаве работал, бывал в горах, русский язык понимал, но не подал виду. Бородой седой мотает: