Должок кровью красен
Шрифт:
Прошли кавказцы в зал, смотрят. Обстановочка, конечно, не буржуазная. Кровать металлическая, комод допотопный, сервант с треснувшим стеклом, картина с голой тетенькой в простенке, стол да несколько стареньких табуреток.
Магомеду почему-то сразу картина с голой бабой приглянулась. Полная такая баба, белотелая, во всех смачных подробностях выписана. Стоит Магомед у картины, слюни рукавом утирает и думает: вот бы такую выдрать!
А вот Руслан на картину внимания не обратил. Хотя и обкурен он анашой, но ощущения реальности не теряет; помнит, для чего в хатенку эту
Вроде Иван это спит – тот самый.
– Магомед! – Руслан свистящим полушепотом. – Там он. Давай! Ты ноги держи, а я резать буду.
Зашли джигиты в спальню, у кровати остановились. Магомед в ногах уселся, телом на спящего наваливаясь, а Руслан, подняв голову мужика за волосы, резанул ножом под подбородком.
Захрипел спящий, а Руслан лезвие все глубже и глубже в горло вонзает. Вытянулись ноги мужика в предсмертной конвульсии, руки дернулись…
– Готов. – Убийца резюмировал и, утерев окровавленный нож о край простыни, с кровати поднялся. – Ну что, Магомед, пошли?!
Вышли кавказцы в зал, улыбнулись друг другу.
– Вай, какой жэнщин! – Магомед, на картину глядя, никак успокоиться не может. – Надо с собой забрат!
Снял Магомед картину и, как есть, в багетной раме под мышку сунул.
– Пошли, уходить надо. – Руслан торопит. – Пока баба на крыльце не очухалась…
14
– Алло, Сэмон Гэнадьевич? Прывэт, дорогой. Это Булат Амыров.
– Доброго вам утречка!
– А вэд дэйствитэльно доброе!
– Что-то случилось?
– Да нэт, нычего. Я вот зачэм, понымаеш, звоню. Ехалы вчэра мои люды по Дмитриеву Посаду, у гастронома по Люксембург остановылыс. Смотрят – а во дворэ дома баба какой-то за мужыком с ножом гоняэтся! Вот мы и испугалысь – нэ случылась бы чэго!
– В каком именно доме?
– Напротыв гастронома. Роза Люксэмбург улыца.
– А что за мужик?
– Я, дорогой, сам этот мужык нэ видэл, но люды мои говорят – очэнь уж он на тот Ыван Зарубин похож, который вы ищитэ. Навэрное, опять бабу рэшил в заложницы взять, вот она от тэрорыст-Иван и отбывалас. Ножом. Можэт, зарэзала эго уже – съезды, провер.
– Сейчас же высылаю на Дмитриев Посад опергруппу. Когда, когда, говоришь, та баба с ножом за Зарубиным гонялась?!
15
Раннее утро. Залиния. Стройка. Грязюка повсюду, мусор, там и сям бетонные плиты навалены да груды кирпича. Но строителей почти что не видать. Пусты ковши застывших экскаваторов. Бульдозеры на краю котлованов как подбитые танки застыли.
Переминается архитектор Капустин у края ямы с ноги на ногу, в который уже раз за сегодняшнее утро объясняет Хомуталину – мол, стройку сворачивать надо.
– Неужели ничего сделать нельзя? – Петр Владимирович сокрушается.
– Можно, конечно… Вон и Колизей в Риме на болоте построен, и добрая половина Лондона… Только дорого это обойдется – линзы перекрывать.
– Во сколько?
– Ну, сейчас точно сказать не смогу. Сперва новую геологическую разведку провести надо, затем калькуляцию расходов составить… – взглянул главный архитектор в сторону «Гамбринуса», что на пригорке стеклянными окнами поблескивает и, голос понизив, добавил: – Боюсь я, Петр Владимирович, чтобы с пивным рестораном ничего не случилось.
– Ладно. Проводи свою геологическую разведку. Срок – два дня. Послезавтра мне на стол подробную калькуляцию расходов.
Кивнул Хомуталин – и к «Кадиллаку» своему двинулся.
Чувствует он, конечно же: тут уж никакая геологическая разведка не спасет. Геологическая разведка – не более чем соломинка, за которую Петр Владимирович, в подземных плывунах утопая, спастись пытается. Но так уж наш человек устроен – в спасительность соломинок этих верит он больше, чем в здравый смысл…
Глава 10
1
– …Значит, гражданка Ефимова, ничего по сути произошедшего в вашем доме убийства вы больше сообщить не можете?
– Да я вам, товарищ старший лейтенант, битый час талдычу: где-то в половине девятого вечера постучали в дверь, я открыла – и тут же по голове получила. Кто стучал – не видела, темно было, кто бил – не заметила, потому что сразу сознание потеряла. Сколько пролежала – тоже не помню. Слава богу, соседи, которым я сына моего Сашку до вечера отвела, увидели меня, на крыльце лежащую, в сознание привели. Зашли мы домой, и почуяло мое сердце недоброе!.. Так и есть. Заходим, значит, в спальню – а там он лежит, с горлом перерезанным… И кровища кругом. Я – к телефону и ну 02 накручивать! А там не отвечает никто…
Сидит Катюша в зале, всхлипывает тоненько, раскрасневшееся лицо платочком утирает, малолетнего сына Сашку по головке поглаживает. Вздыхает старший оперуполномоченный Родионов, показания потерпевшей протоколируя. Нехорошо ему: вон аж прыщи на морде покраснели! Понятно уж, почему нехорошо милиционеру: не получится это убийство на гражданку Ефимову повесить. Алиби у нее стопроцентное: соседи в один голос правоту слов потерпевшей подтверждают.
– Та-ак… Может, подозреваете кого-нибудь?
– Да некого мне…
– Скажите. – Старший лейтенант на абажур щурится. – А убийство это… никак не связано с происшествием пятого сентября? Ну, когда в доме этом стрельба была и вас в заложницы захватили?!
– Да я уже сто раз говорила: никто и ни в какие заложники меня не захватывал! Какой-то мужик незнакомый в дом зашел – водички испить, а вы и рады его террористом представить!
Хмыкнул старлей недовольно – вот тупорылая баба! Русским языком ей втемяшивают: брали тебя в заложницы, брали, брали, а ты – нет, нет, нет! Делать нечего – придется слова Ефимовой в протокол заносить.