Дом без хозяина
Шрифт:
От лилового занавеса печальное лицо капеллана казалось призрачным, как у великомученика, он вздохнул и потребовал, чтобы Мартин все рассказал ему, и заговорил о мельничных жерновах; эти жернова привязывают на шею тому, кто соблазнит ребенка; потом он отпустил Мартина и попросил, только попросил, а не наложил покаяние, каждый день читать по три раза «Отче наш» и три раза «Богородице Дево, радуйся», чтобы вытравить из себя это гадкое слово. И сейчас, сидя на ограде, Мартин трижды про себя повторил эти молитвы. Он больше не смотрел на проносившиеся машины; пожалуйста, пусть Альбертов «мерседес» проезжает мимо. Он молился медленно, с полузакрытыми глазами и при этом
Мартин в последний раз прочитал «Отче наш», встал и вошел в «Атриум». Тут он испугался: прогульщица стояла у дверей и беседовала с билетером. Билетер говорил ей:
– Сейчас, детка, сейчас, через несколько минут начнется. Ты ведь уже из школы?
И прогульщица немедля изрекла ясную, отчетливую и потрясающую ложь:
– Да.
– А домой тебе не надо?
– Нет, мама на работе.
– А отец?
– Отец погиб.
– Предъяви билет.
Она протянула билет – зелененькую бумажку, а у входа красовалась афиша, и на ней, наискось через лиловый живот женщины, тянулась надпись: «Сеанс для детей». Когда прогульщица скрылась, Мартин подошел ближе и нерешительно остановился возле кассы. В стеклянной будке сидела женщина с темными волосами и что-то читала. Потом подняла на него глаза и улыбнулась, но он не ответил на ее улыбку. Улыбка не понравилась ему – что-то в ней напоминало слово, которое мать Брилаха сказала кондитеру. Кассирша опять уткнулась в книгу, а он внимательно рассматривал ее белоснежный пробор и иссиня-черные волосы, потом она опять подняла глаза, приоткрыла окошечко и спросила:
– Что тебе нужно?
– Начало скоро? – тихо спросил он.
– В два, – сказала она и взглянула на часы, висевшие за ее спиной. – Через пять минут. Пойдешь?
– Да, – ответил он и тут же вспомнил, что как раз эту картину он предлагал Брилаху посмотреть в понедельник.
Кассирша улыбнулась, потрогала зеленый, желтый и синий валик с билетами и спросила:
– Какой ряд?
Он расстегнул кармашек, достал деньги, сказал:
– Десятый ряд, – и подумал, что неплохо заставить Альберта подождать, и что неплохо посидеть одному в темноте, и что наконец в понедельник можно с Брилахом посмотреть другую картину.
Кассирша оторвала билетик от желтой катушки и подгребла деньги к себе.
Билетер встретил его суровым взглядом.
– А ты уже был в школе? – спросил он.
– Да, – ответил он и тут же, не дожидаясь второго и третьего вопроса, добавил: – Мать у меня уехала, а отец погиб.
Билетер ничего не сказал, оторвал от билета контроль и впустил его. Только очутившись за тяжелой портьерой, Мартин сообразил, до чего глуп билетер. Неужели он не знает, что мальчики и девочки учатся отдельно и что он не мог прийти из школы одновременно с этой прогульщицей.
Было темно. Девушка-контролер взяла его за руку и провела на середину зала. У девушки была прохладная и легкая рука, и когда его глаза свыклись с темнотой, он увидел, что в зале почти пусто: лишь в первых и последних рядах сидело по нескольку человек, а средние ряды пустовали, здесь был только он. Прогульщица сидела впереди, между двумя молодыми людьми, ее голова с черными растрепанными волосами чуть виднелась над спинкой кресла.
Он внимательно просмотрел рекламу гуталина: лилипутики-конькобежцы шныряли по ослепительным ботинкам великана. В руках у них хоккейные клюшки, только вместо обычных загогулин внизу приделаны сапожные щетки, и ботинки великана сверкали все ярче и ярче, и чей-то голос произнес:
– Если бы Гулливер употреблял Блеск, у него всегда были бы такие ботинки.
Начался новый рекламный фильм: женщины играли в теннис, гарцевали на конях, управляли самолетами, разгуливали в живописных парках, плыли по зеркальной глади моря, катались на автомашинах, велосипедах, мотороллерах, упражнялись на брусьях и турниках, метали диск – и все они улыбались, улыбались чему-то, и, наконец, улыбающаяся женщина, сияя, сказала присутствующим в зале, что ее радует большая темно-зеленая коробка с белым крестиком и надписью на крышке «Офелия».
Мартин скучал. Началась основная картина, но скука не прошла. На экране пили вино и служили мессу, потом распахнулись ворота парка, и мужчина в зеленом сюртуке, зеленой шляпе и зеленых гетрах поскакал по просеке. В конце просеки стояла женщина в лиловом платье с золотым воротничком, женщина из «Сеанса для детей». Мужчина соскочил с седла, поцеловал женщину, а женщина ему сказала: «Я буду за тебя молиться, береги себя». Еще поцелуй, и вот уже женщина из «Сеанса для детей», плача, смотрит вслед мужчине, беззаботно скачущему прочь. Трубят охотничьи рога на горизонте, и мужчина в зеленой шляпе, зеленых гетрах и зеленом сюртуке мчится на фоне синего неба по другой просеке.
Мартин умирал от скуки: он зевал в темноте, его донимал голод, он закрыл глаза и читал «Отче наш» и «Богородице Дево, радуйся», потом задремал и увидел во сне, как Лео с жерновом на шее идет ко дну – бездонная глубина моря, и лицо у Лео такое, каким он никогда его не видел. Лицо у него печальное, и он погружается все глубже и глубже в зеленый мрак, и стаи морских чудовищ удивленно пялятся на него.
Он проснулся от крика, испугался, не сразу сообразил в темноте что к чему и чуть сам не закричал. Но постепенно картина становилась яснее: зеленый мужчина катался по земле с каким-то оборванцем, оборванец победил, зеленый так и остался на земле, оборванец же вскочил в седло, стал нахлестывать лошадь благородных кровей и с дьявольским хохотом ускакал прочь, хотя лошадь то и дело вставала на дыбы.
В лесной часовне женщина из «Сеанса для детей» стояла на коленях перед изображением мадонны, но вдруг из лесу донесся стук копыт. Она бросилась навстречу: она узнала ржание и топот его коня. Глаза ее заблестели от радости: не он ли вернулся назад, гонимый любовью? О нет, дикий крик, женщина падает без чувств на пороге часовни, а оборванец проносится мимо, даже не обнажив головы. Но кто там ползет из последних сил, извиваясь, как змея, по лесной просеке, чье лицо искажено дикой болью, чьи губы хранят скорбное безмолвие? Это элегантный зеленый господин. Он дотащился до кочки и, тяжело дыша, устремил взор в небо.
А кто бежит по просеке, на ком развевается лиловое платье, кто рыдает и бежит, бежит, окликая? Это она, женщина из «Сеанса для детей».
И человек в зеленом услышал ее. Опять часовня. Взявшись за руки, они медленно поднимаются по ступеням, зеленый человек и женщина на этот раз тоже в зеленом. Его правая рука все еще перевязана и голова тоже, но он уже улыбается, болезненно, но все же улыбается. Обнажены головы, распахнуты двери часовни, на заднем плане ржет лошадь и чирикают птички.