Дом Цепей
Шрифт:
«Будь я художник, зарисовал бы эту сцену. Именно этот момент, и пусть зрители удивляются». Он подошел к столу, где ждал своего времени другой кувшин. — Армия пьяна, Адъюнкт, — пробормотал кулак, наливая полный кубок.
— Как мы, — пробормотал Желч. — Ваша армия потеряна.
Гамет глянул на Тавору, но та никак не реагировала. Он вздохнул, обратился к хундрилу: — Мы еще не провели большой битвы, Вождь Войны. А значит, не познали себя. Вот и всё. Мы не потеряны…
— Но и не найдены, — закончил за него Желч, оскаливая зубы. И сделал большой глоток.
— Значит, уже сожалеете
— Вовсе нет, Кулак. Мои шаманы читали песок. Много узнали о вашем будующем. Четырнадцатая армия будет знать долгую жизнь, но жизнь беспокойную. Вы обречены искать, всегда охотиться… но за чем, не знаете и, верно, не узнаете. Как наши пески, блуждающие вечно.
Гамет скривился. — Не хотел бы спорить, Вождь, но я мало доверяю гаданиям. Ни смертный, ни бог не могут сказать, что мы обречены и осуждены. Будущее остается неведомым, ведь лишь ему мы не можем придавать узор.
Хундрил крякнул. — Узор, а наши шаманы твердят о жизненной крови. Но не они одни, верно? Колода Драконов, разве она не для гадания?
Гамет пожал плечами. — Многие ставят на Колоду. Но не я.
— Не веришь в узоры истории, кулак? Ты слеп к циклам, которые мы минуем? Погляди на пустыню, на эти бесполезные земли, вами пройденные. Не ваша империя первая их своими объявила. До хундрилов, кхеран-добрийцев и трегинов были сениды, и оруты, а до них племена, которых пропали имена. Гляди на разваленные города, старые дороги. Прошлое — сплошной узор, и узоры остаются под ногами, а звезды крутят свои узоры над головами — потому как звезды, которые видим ночью, лишь иллюзия прошлого. — Он поднял кувшин и уставился на него. — Вот, прошлое лежит позади и над настоящим, кулак. Такая истина захватила моих шаманов. Это кости, к которым будующее клеится как мясо.
Адъюнкт не спеша развернулась к вождю. — Завтра мы дойдем до переправы через Ватар, Желч. Что там найдем?
Глаза хундрила блеснули: — Вам решать, Тавора Паран. Это место смерти и оно заговорит с вами своим языком, словами, которые больше никто не услышит.
— Вы там были? — спросила она в ответ. Он молча кивнул.
Гамет отхлебнул вина. Была некая странность в этой ночи, в этом мгновении, в шатре Адъюнкта — у него мурашки по коже поползли. Кулак чувствовал себя не на своем месте, словно дурачок в обществе ученых. Пиршество в лагере затихало, и на заре, знал он, наступит полная тишина. Пьяное забвение — это всегда малая, временная смерть. Худ проходит там, где было человеческое «я», и следы бога ослабляют смертную плоть.
Он опустил кубок на стол для карт. — Извольте простить, — пробормотал он, — воздух здесь такой… спертый.
Никто не отозвался. Гамет покинул шатер.
Снаружи, между двоих неподвижных виканов, помедлил, глядя вверх. «Древний свет, вот как? Если так, то видимые мне узоры… мертвы давным-давно. Нет, не нужно о таком задумываться. В этой истине нет ценности, ведь рождает она лишь беспокойство.
И не надо мне подкидывать дров в холодное пламя. Я слишком стар для нынешней войны. Видит Худ, я и в первый раз не особо наслаждался. Мстительность — привилегия юных. Когда чувства пылают сильней всего, когда жизнь проста — только режь, только кромсай души».
Он
— Мне хочется бежать за ним, — раздался голос сзади.
Гамет обернулся. — Капитан Кенеб. Удивлен, что вы еще не спите.
Солдат пожал плечами: — Кабан в кишках ворочается, сэр.
— Скорее хундрильское сброженное молоко. Как так его?
— Уртазан. Но нет, я уже сталкивался с этим пойлом и потому сейчас не выпил ни капли. К утру, полагаю, три четверти армии обретут такую же мудрость.
— А оставшаяся четверть?
— Помрет. — Он улыбнулся, видя лицо Гамета. — Простите, сэр, я не серьезно.
Кулак жестом пригласил капитана прогуляться вместе. — Почему вы шли за псом, Кенеб?
— Потому что знаю его историю, сэр. Выжил в Собачьей Упряжке. От Хиссара до Падения у Арена. Видел я, как он упал почти у ног Колтейна. Пронзенный копьями. Не должен был выжить.
— Но как выжил?
— Геслер.
Гамет нахмурился: — Сержант из морпехов нашего легиона?
— Да, сэр. Он нашел его и другую собаку. Что случилось, я совсем не знаю. Но обе бестии выкарабкались, исцелившись от смертельных ран.
— Может, как раз целитель…
Кенеб кивнул: — Возможно, но не из стражи Блистига, я навел справки. Нет, эту загадку мы еще не решили. Не только с собаками, а сам Геслер и его капрал Буян, и третий солдат — вы не замечали странный оттенок их кожи? Они фаларийцы, а на Фаларах все бледнокожие, и на пустынный загар совсем не похоже. Интересно, что именно Геслер привел «Силанду».
— Считаете, они заключили договор с каким-то богом? Такие культы воспрещены в имперской армии.
— Ничего не могу сказать, сэр. У меня нет свидетельств, позволяющих выдвинуть такие обвинения. Но на всякий случай держу взвод Геслера и несколько других в арьергарде колонны.
Кулак хмыкнул: — Тревожная новость, капитан. Не доверяете собственным солдатам. А я в первый раз обо всем слышу. Вы решили разобраться с сержантом напрямую?
Они дошагали до края лагеря. Дальше простиралась ломаная линия холмов; справа темнел Ватарский лес.
Кенеб кивнул и вздохнул, слыша вопрос Гамета. — А они, Кулак, в свою очередь не доверяют мне. Ходит слух по роте… будто я бросил прежних своих солдат во время мятежа.
«Так и было, Кенеб?» Гамет промолчал.
Но, кажется, капитан все же услышал безмолвный вопрос. — Нет, хотя не смею отрицать, что некоторые мои решения ставят под сомнение мою верность империи.
— Вам лучше объяснить, Кенеб, — спокойно сказал Гамет.
— При мне была семья. Я старался ее спасти, и все остальное перестало иметь значение. Сэр, целые роты переметнулись к мятежникам. Вы не знали, кому верить. Как оказалось, мой командир…
— Ни слова больше, капитан. Я передумал. Не желаю знать. Ваша семья? Вы сумели ее спасти?
— Да, сэр. При своевременной помощи одного изгнанного Сжигателя Мостов…
— Кого, ради Худа?
— Капрала Калама, сэр.
— Он здесь? На Семиградье?