Дом Цепей
Шрифт:
И увидел взвод малазан с арбалетами — все, кроме одного, заряжены и направлены на воина пустыни, сержант распекает солдата, выстрелившего слишком рано. Он успел осознать всю сцену за один удар сердца. Ублидки были едва в десяти шагах!
Корабб отшвырнул секиру. Завизжал и подал коня в сторону, прямо на стену шатра-столовой. Веревки натянулись и выдернули тяжелые колья, затрещали шесты. Среди этого звукового хаоса воин расслышал щелканье арбалетов — но конь уже падал набок, Корабб же соскочил с седла, вырывая ноги из стремян.
Упав на падающую стену шатра. Миг спустя на него обрушился конь.
Сопротивление
…как раз вовремя, чтобы увидеть встающего коня.
Корабб подскочил к скакуну и взлетел в седло.
Они мчались прочь. В голове воина было лишь тупое изумление.
На другой стороне проезда семь малазанских морпехов стояли с разряженными самострелами, пялясь в спину ускакавшего в дым всадника.
— Видели? — спросил один.
Еще один замороженный момент, а затем лед раскололся: солдат по имени Замазка разочарованно швырнул оружие на землю.
— А ну подобрал! — зарычал сержант Бордюк.
— Если бы Навроде не стрельнул рано…
— Я не был уверен! — запротестовал Навроде.
— Заряжай, идиоты — может, еще кто остался.
— Эй, сержант, а вдруг лошадь убила повара?
Бордюк сплюнул. — Боги сегодня улыбаются, Хабб?
— Э…
— Точно. Вот в чем правда: нужно было самим его убить. Пока он не убил нас. Да ладно, что прошло… Вперед.
Солнце уже всходило, когда Леомен натянул удила и скомандовал остановку. Корабб подоспел не сразу — фактически, одним из последних — и заслужил довольный кивок начальника. Он, похоже, решил, что Корабб остался позади из чувства долга. Не заметил, что лейтенант потерял главное оружие.
Сзади они могли видеть поднявшуюся в рассветное небо колонну дыма; доносились и отдаленные крики. А затем раздался стук копыт.
Леомен оскалился: — А теперь настоящая цель нашей атаки. Пока что вы действовали хорошо, мои солдаты. Слышите коней? Сетийцы, виканы, хундрилы — таков будет точный порядок погони. Хундрилы, которых нужно опасаться, устанут под тяжелыми доспехами. Виканы поскачут с осторожностью. Но сетийцы, едва нас заметят, будут преследовать без устали. — Тут он поднял боевой цеп в правой руке и все увидели на шипастом шаре кровь и клочья волос. — И куда мы их приведем?
— К смерти! — раздался ответный рев.
Восходящее солнце обратило далекую стену летящего, вихрящегося песка в золото — приятный цвет для старых слезящихся глаз Фебрила. Он сидел лицом к востоку, скрестив ноги у бесформенной груды камня и принесенного ветром песка, которая некогда была городскими воротами.
Город возрожденный лежал за спиной. Люд просыпался медленно, и мало кто сознавал причину этого; среди таких немногих был и Фебрил. Богиня пожирает. Поглощает силу жизни, похищая буйную волю к выживанию у несчастных смертных рабов.
Это постепенный эффект но, день ото дня, миг за мигом он нарастает. Однако тот, кто сознает голод, способен принять защитные меры, избегая постоянных требований богини.
Уже давно Ша'ик Возрожденная заявила, что знает его, проникла во все секреты, различила цвета его души. И правда, она выказала тревожащую способность
А возможно, истина гораздо менее приятна для самолюбия. Возможно, влияние богини сделало Ша'ик Возрожденную… равнодушной. «Да, может быть, я уже мертвец, да сам не знаю. Все мои планы уже ведомы этой женщине и ее богине. Лишь у меня есть шпионы? Нет, Корболо намекал на собственных агентов. Собственно, мои желания не осуществятся без отряда тайных убийц напана».
Похоже, как продолжал он размышлять с горькой усмешкой, в природе всех игроков скрывать себя истинных как от врагов, так и от союзников — ведь эти роли могут поменяться без предупреждения.
И все же Фебрил верил Камисту Рело. Верховный маг имеет все основания сохранять верность общей схеме — схеме предательства потрясающего размаха — ибо только этот путь сулит Рело выживание в грядущих событиях. Что касаемо нюансов судьбы самого Фебрила, что ж, Камисту Рело не должно быть никакого дела… Верно?
«Даже если замыслы окажутся гибельными… я один уцелею.
Они все считают себя особо умными, и этот порок так и хочется использовать.
А как я сам? Эй, дорогой Фебрил? Мнишь себя умным?» Он улыбнулся далекой стене песка. Мудрость не обязательна, если ты сохраняешь простоту вещей. Сложность влечет ошибку, как шлюха — солдата в увольнительной. «Соблазн нутряных наград, которые никогда не оказываются столь сладостными, как казалось вначале. Но я избегаю ловушки. Я не пострадаю от гибельных излишеств, как Бидитал, ибо они ведут к осложнениям… хотя слабостями своими он отдается мне в руки, так что нечего жаловаться».
— Свет солнца обволок тьму.
Он вздрогнул, обернулся. — Избранная!
— Дыши глубже, старик, это успокоит биение сердца. Я могу подождать, ибо я терпелива.
Она стояла почти рядом — разумеется, он не увидел тени, потому что солнце было спереди. Но как она подошла в полной тишине? И долго ли здесь стоит? — Избранная, вы хотите присоединиться ко мне в приветствии заре?
— Этим ты и занят, приходя сюда каждое утро? Я как раз гадала.
— Я человек скромных привычек, госпожа.
— Воистину. Прямота речей выказывает простоту нрава. Как будто, если плоть и кости привыкли к простоте, разум так же устремится к подобному совершенству.
Он промолчал, хотя сердце вовсе не желало замедлять бешеный стук.
Ша'ик вздохнула. — Я сказала «совершенство»? Возможно, следует рассказать тебе кое-что, помогая поиску.
— С радостью выслушаю, — тихо вздохнул он.
— Стена Вихря почти непрозрачна, сочится лишь рассеянный свет. Так что боюсь, Фебрил, придется тебя огорчить. Ты стоишь лицом к северо-востоку. — Она указала рукой: — Солнце сейчас вон там, Верховный Маг. Но не теряйся: ты, по крайней мере, был настойчив. О, думаю, нужно прояснить еще одно. Мало кто станет оспаривать, что моя богиня пожираема яростью и сама пожирает других. Если ты видишь в этом гибель многих ради утоления одного голода, то возможна совсем иная аналогия.