Дом дервиша
Шрифт:
Сделка умная и запутанная, но сложная. Аднан заключает соглашение с иранцами. А белый рыцарь Ферид-бей вкладывает деньги. Ультралорды подменяют дорогой каспийский газ дешевым иранским на насосной станции на крайнем востоке, где старая опечатанная Зеленая линия из Ирана встречается с газопроводом Набукко из Баку. Все получают выгоду после продажи газа на рынке жадного до газа Стамбула. Все в итоге получают деньги. Но сделка мертва, пока Ферид-бей не поставит на контракте свою печать.
— Когда вы закроете сделку? — Ферид-бей прислоняется к горячему мрамору. Живот собирается в складки над дешевым клетчатым полотенцем.
— За день до того, как сменится погода.
— Вы умеете предсказывать погоду? Тогда зачем вам нужны мои деньги? Скажите, я ведь не первый, кто послал вас подальше? Вы ведь не сразу пришли ко мне.
Чтобы допустить Аднана в эту жаркую комнату, в харарет [59] в частном турецком хамаме, Ферид-бей проверил его так тщательно, что он распознает ложь раньше, чем она окажется между губами Аднана.
— Некоторые из них сегодня здесь. И вы с ними уже поговорили.
59
Парная круглой формы, освещаемая маленькими окошками сверху.
Ферид-бей встает, хлопает себя по ляжкам и животу, стряхивает капельки пота с густых волос.
— Верно. Хватит об этом. Пойдемте ополоснемся. Вы мне нравитесь, Аднан-бей. Я знаю ваши документы, ваши цифры, но не знаю вас. У вас есть яйца, но мне не нравится вести дела с незнакомцами. Приходите завтра на ужин. Я живу на острове Хейбелиада. В восемь пойдет лодка от Эминеню. Вы женаты, есть подруга?
— Моя жена Айше торгует предметами религиозного искусства.
— Да? Мне это нравится. Женщины должны работать. Я был бы рад знакомству с ней.
— Но есть еще мои коллеги…
— Сделку я собираюсь заключить только с вами, так что приходите и приводите супругу. Там будут еще несколько моих друзей.
— Когда можно ожидать контракт? — говорит Аднан, когда Ферид-бей надевает деревянные башмаки и ковыляет по мокрому стеклу к бассейнам.
— Времени еще куча. Поговорим завтра. Оденьтесь неформально.
Аднан Сариоглу наклоняет голову и позволяет бусинам пота скатиться по обе стороны от носа, собраться на его кончике и упасть на стеклянный пол. Он вдыхает горячий ароматный пар, который жаром ударяет по ноздрям, но пахнет деньгами.
Воздух в спальне жаркий, липкий и неподвижный, но Айше в белье дрожит и ныряет в новое платье. Как только вы покинете свою детскую, вам никогда больше не будет тепло и уютно. Платье струится по груди и плечам, Айше поправляет складки и поворачивается, чтобы посмотреть на себя в зеркало старого шкафа. Она так часто смотрелась в него, снимала и надевала так много платьев, так часто восхищалась собой: плоским животом, налитыми грудями, изгибом подбородка и точеными руками. Перед этим зеркалом она впервые искала волосы у себя на лобке и с гордостью ощущала увеличение груди, что свидетельствовало о конце детства и цветении девичества. Айше помнит первый комплект убойного белья, который она в возрасте семнадцати лет украла из нового отдела белья «Агент Провокатор» в торговом центре «Джевахир», и длинный роскошный ритуал надевания этого белья, предмет за предметом, застегивание всех крючков и кнопок, завязывание сложных и ненужных шнуровок, после чего она приняла нужную позу и, когда повернулась лицом к зеркалу, то увидела модель на подиуме или шпионку из дымного XX века, которая встречается со своим информатором в красном бархатном будуаре. Трение бедер друг о друга удивило ее, крошечные бантики на белье говорили, что она может быть очень сексуальной. Айше не могла оторваться от кружев, шелка и сетки. Она ощутила, что достойна всех сокровищ Стамбула. Она часами нежилась в постели, изучая, какие чувства и эмоции могут вызвать у семнадцатилетней девушки пять кусочков просвечивающей ткани, и разглядывая себя как дикую штучку в этом простом и массивном зеркале гардероба. Она сидела, широко расставив ноги, на краю кровати, курила и исследовала свое отражение. Она боялась, но в глубине души даже надеялась, что дверь распахнется, и ее застукает мать. Она открыла в себе чувственную женщину в этой старой комнате с девчачьими плакатами поп-звезд на стенах.
— А вот и я. Что думаешь? — Айше шагает по коридору, где всегда, сколько она себя помнит, воняет жареным луком и заскорузлым жиром, и входит в гостиную. Мать сидит на стуле у окна, откуда она может обозревать оба мира — в доме и за его пределами. — Такие ботинки сюда не годятся, но оно подойдет?
— Для чего?
— Я же говорила тебе десять минут назад — для этого ужина с Феридом Адаташем завтра.
— Ферид… как ты сказала?
Их дом был дворцом памяти. Айше впервые столкнулась с подобными зданиями на страницах сочинений времен Ренессанса о Флоренции XV века. Мастера сооружали легендарные палладианские палаццо, в которых каждый зал и комната, каждая картина и статуя, любой предмет мебели и орнамент на этой мебели были ключом к какому-то памятному факту. Контакты, судебные дела, поэмы и лекции разбирались на фразы и приписывались каким-то определенным местам в этом мнемоническом дворце. Прогулка из портика через вестибюль и вдоль крытой галереи могла стать сложной логической аргументацией, а другая прогулка от той же точки, но через центральную нишу, гостиную и дальше на балкон, откуда открывается вид на английский сад из кипарисовых деревьев, взмывающих вверх, как темное пламя, может быть исследованием фамильного древа или брачного контракта. Связи между воспоминаниями Фатмы-ханым становились все более хрупкими, и тогда мать Айше изобрела собственное искусство, облекая в воспоминания лампы, элементы декора, фамильные снимки, книги, давнишние журналы и маленькие украшенные камнями шкатулки, которые ей так нравились. Она расставляла эти безделушки под определенными углами, и уборщице строго-настрого запрещалось их двигать, поскольку это полностью изменит воспоминания. Поворот на двадцать градусов мог превратить школьный приз в свадьбу двоюродной сестры, а если просто переставить стул с серебряными подлокотниками по другую сторону стола рядом с прогнувшимся диваном, то выпускной брата превратится в фейерверки в Нью-Йорке по случаю наступления нового века и будет навеки утрачен. Когда перестали работать даже такие ассоциации, Фатма-ханым стала наклеивать исписанные желтые стикеры и ставить напоминания в мобильном телефоне. Она ужасно, как умеют только старики, злилась на уборщицу, когда ее записки начинали исчезать. На самом же деле клей просто высыхал, и побледневшие от солнца желтые бумажки, буквы на которых потускнели почти до невидимости, летели по пыльному воздуху на землю, словно листья. Память к памяти, Фатму-ханым и саму занесли на карту квартиры Эркочей. Айше казалось, что хаотичные воспоминания матери — хранители их семейной истории. Пока сама Айше, ее сестры и брат, а также двоюродные сестры и братья, тетки и весь карнавал большого рода Эркочей ходили в школу, влюблялись, женились, рожали детей, или делали карьеру, или умудрялись совмещать то и другое, разводились, жили на полную катушку, мать собирала воспоминания, отряхивала их и помещала каждое на свое место до того момента, как они могут понадобиться, через годы или в следующей жизни. Теперь дом был слишком полон воспоминаний, а вот внутри Фатмы-ханым их недоставало. Для нее это означало успех: все записано, надо просто прочесть.
— Мама, что думаешь? — спрашивает сестра Айше Гюнес.
Взгляд Фатмы-ханым скользит от Айше к венам на собственных руках, лежащих на коленях, падает на украшения на каминной полке, телевизор поблескивает синим в дальнем от окна углу. За последние три месяца состояние памяти матери еще сильнее ухудшилось, темная дыра засасывала детали, имена и даже лица. Гюнес боялась, что мать оставит включенной воду или забудет на кухне газ, а потому перебралась с детьми в родительский дом. Девятилетний Реджеп и пятилетняя Хюлья галопом скакали по квартире, не обращая внимания на бессмысленные фамильные вещицы и аккуратно развешенные напоминания, раскрепостившись внезапным простором старых оттоманских комнат. Ибрахим, ее муж, остался жить в крошечной современной квартирке в районе Байрампаша. Гюнес столько лет ждала этого. Она так долго хотела, чтобы неудачный и непредсказуемый брак закончился, и она могла бы вернуться в лоно семьи. Гюнес всю жизнь нравилось о чем-то заботиться, а Айше всегда была карьеристкой и курильщицей. Но Айше больше не тревожило моральное превосходство сестры и постоянные намеки, что ее брак с Аднаном — мезальянс. Так решил Всевышний, ну, или ДНК. Не спорь с ними.
— Ах да, милое платье, а куда, ты сказала, ты его наденешь? — спрашивает Фатма-ханым.
— Ужин. На Принцевых островах.
— На Принцевых островах? А кто там живет?
— Ферид Адаташ.
— Ты упоминала это имя, как мне кажется. А кто он? Мы знакомы?
— Он управляющий инвестиционного фонда. Бизнесмен, очень успешный.
Фатма-ханым качает головой.
— Прости, дорогая.
Дипломаты, бюрократы или новомодные еврократы, даже члены самого вымирающего вида, принцы, — вот то общество, которым наслаждались Эркочи на Принцевых островах, когда Фатму и самого привлекательного капитана Северного флота доставляли на бал на катерах матросы в форме, а за их спинами развевались турецкие флаги. А у бизнесменов пальцы желтые от денег. Их маленькие глазки пытливо смотрят на ряды циферок, а не на подрагивающий горизонт на границе воды и кроваво-темного Черного неба.
— Он друг Аднана.
Взгляд Фатмы-ханым скользит дальше. Все сказано, открыто и прямо. Бизнес. Это не достойное общество. А в другом углу комнаты на стуле у окна, где достаточно света для шитья, Гюнес неодобрительно цокает языком, и этот звук напоминает шипение ящерицы. Это имя нельзя произносить в присутствии Фатмы-ханым. Любое напоминание о том, что младшая дочь упустила достойного претендента на руку и сердце, легко вызывало у пожилой женщины слезы.
Айше целует мать в лоб. Когда она подходит к двери, Фатма-ханым снова спрашивает:
— Куда она собралась?
— На Принцевы острова, — терпеливо говорит Гюнес.
Мармарай [60] забит от Сиркеджи. Айше тащится под Босфором. Вагон воняет электричеством, а освещение вызывает мигрень. В вагоне царит страх, ведь все знают, что за одним взрывом следует другой, организованный той же группировкой или другой, жаждущей погреться в лучах славы. Айше пытается не думать о бомбе в этом глубоком туннеле. Она пытается не воображать себе вспышку белого света, после которой крыша лопается, туннель раскалывается, а вода, словно нож, вонзается под давлением в миллион тонн. Вагон покачивается на поворотах, туннель освещают синие лампы. Айше знает, что у всех остальных пассажиров те же мысли. Глубокие туннели, высокие здания, быстрые поезда и самолеты — всему этому не устоять перед людской злобой. Все это — вызов Всевышнему.
60
Подводный железнодорожный туннель под проливом Босфор, строящийся для соединения европейской и азиатской частей Стамбула.