Дом дервиша
Шрифт:
— Напротив, суди о городе исключительно по его аэропорту, — буркнул Огюз.
В вертолете напитки не предлагали. Кемаль весь полет сидел, прижавшись лбом к вибрирующему стеклу и глядя на пустынную ширь востока. От стекла на лбу остался красный след.
— Ты выглядишь как шиит в день Ашуры, [86] — сказал Огюз.
Аднан первым заметил серебристый сборный трубопровод, который тянется через горный хребет и долины, через деревню и потрескавшееся поле, поднимаясь по склонам и пересекая снежные равнины. Он жестом попросил пилота пролететь над трубопроводом.
86
У
— Можете спуститься? — прокричал Аднан.
— Это бесполетная зона! — прокричал пилот в ответ. — Ограничение по высоте!
— Как низко можете пролететь?
— Ну, ниже тридцати метров я бы снижаться не стал.
Аднан усмехнулся за стеклами черных летных очков, которые заставил купить всех своих сообщников в аэропорту Ататюрк, чтобы они выглядели как бандиты. Он показал пальцем вниз.
— Приземляйтесь.
Транзитный пункт Чалдыран выглядел чужеродным объектом, базой оккупантов, сооруженной из серебряных труб и рифленых железных кубов, ограждений из проволочной сетки с желтыми предупредительными знаками, солнечных батарей и вентилей, и все это — посреди вытянутой в длину долины из пожелтевшей за зиму травы и лоскутов горной породы. По обе стороны высились припорошенные снегом горные хребты в белых шапках. Вертолетная площадка и двухколейная дорога врезались в поверхность, словно раны, а по склонам бежали тропы для скота. Три трубы напоминали стальную буквы «У», своего рода трискелион. [87]
87
Древний символический знак, представляющий собой три бегущие ноги, выходящие из одной точки.
— Ну и дыра. Ты тут служил? — спросил Кемаль.
— Я служил в Эрзуруме, а сюда мы выезжали на учения. Ты бы видел здешние места весной. Цветы просто невероятные. Можно стоять часами и слушать… тишину.
— То весной, — хмыкнул Кемаль, заворачиваясь в пиджак. Алкоголь, высота, низкое давление и делирий в мягкой форме пробрались в его кровь и выморозили изнутри. — Так и слышу, как голос нашептывает мне: «Переохлаждение, переохлаждение».
— Тут вообще кто-то работает? — поинтересовался Кадир.
— Я вижу парня с отарой овец. — Кемаль покосился на равнину. — И с АК-47.
Свет режет глаза, отражаясь от сугробов.
— Станция автоматизирована, — сказал Аднан. — Наладчик приезжает из головного офиса в Эрзуруме раз в месяц, чтобы убедиться, что все работает и местные не распродали трубы на металлолом.
— А заодно полюбоваться дикими цветочками и послушать прекрасную тишину? — ухмыльнулся Кемаль.
— Кемаль, заткнись, — огрызнулся Кадир. — Я вижу трубы. А теперь покажи мне, как ты все провернешь.
— Огюз у нас ультралорд Трубопровода, — сказал Аднан.
— Да очень просто. Небольшое мошенничество с природным газом, — объяснил Огюз. — Чалдыран изначально построили как приемное устройство для газа из иранского месторождения Маранд, чтобы качать его отсюда по трубопроводу «Набукко». Только после закрытия Зеленой ветки Озер и партнеры в «Набукко» сообразили, что Чалдыран может служить обводным каналом вокруг Эрзурума в случае случайного выключения или политических катаклизмов.
Кадир перевел взгляд на горы по бокам. Он всегда был надменным, высокомерным и дотошным. По его жилам бежит кровь османских пашей.
— Азербайджанцы, грузины, армяне, курды и с полдесятка исламистских группировок хотели бы вышвырнуть нас из ЕЭС и передать в руки мулл, где нам и место. Не говоря уж о самих иранцах.
— Ну местные довольно дружелюбны. Эта
— Они не заметят отставания во времени?
— Огюз подгонит все до минуты, — сказал Аднан. — Тютелька в тютельку.
— Компьютеры продумают все мельчайшие детали, — добавил Огюз. — Никто никогда не заметит.
— А бакинский газ?
Аднан пожал плечами:
— Подержите его в трубе, выпустите, сожгите, перегоните еще дальше по Зеленой ветке, пусть бедные вдовы в Маранде три месяца готовят бесплатно. Мне важно, что я продаю иранский газ на стамбульском рынке по бакинским ценам.
И снова Кадир вглядывается в горы и на облака, которые плывут по голубому небу.
— Это кража.
— Мы просто меняем одну партию газа на другую, — возразил Аднан. — У Озера остается прибыль с бакинского газа, иранцы получат наличку, а мы — разницу. Это не игра с нулевым исходом.
— Ты говоришь о каких-то конкретных иранцах?
— У меня есть свой человек.
— Ну, предлагаю вздрючить твоего иранца, а меня отвези, мать твою, в Стамбул, пока в Иране еще что-нибудь не рвануло и не зажарило мои яйца, — проворчал Кемаль, перетаптываясь с ноги на ногу, скрючившись и засунув руки поглубже в карманы.
«Свой» иранец — белокожий, сладкоречивый парень с бегающими глазками, с похожей на сено бородой, хорошим маникюром, но в дешевых ботинках, утративший былую мощь последователь аятоллы, [88] который на цептепе просматривает те же социальные сети, что и его отпрыски, а не сиськи или спорт, как уважающие себя турки, но при этом он фанат «Сепахана», [89] может перечислить всех членов команды, принимавших участие в иранском чемпионате по футболу 2025 года, а потому Аднан может с ним сработаться. Когда сделка будет завершена, и все получат свои доли, они возьмут его на прогулку по площади Таксим. Это тебе не какая-нибудь благочестивая дыра типа Исфахана или Тегерана ради всего святого. Это Стамбул, Царь городов. Ты будешь сидеть там в своем мусульманском бежевом костюме, без галстука, потягивать айран, хотя тот, кто готов отвести через Зеленую ветку тридцать три миллиона кубических метров газа, на который наложено эмбарго, не может слишком уж беспокоиться об Аллахе. Прогуляешься по городу с лордами, вот тогда мы и увидим настоящее лицо Сейамака Лариджани.
88
«Знамение Аллаха». Шиитский муджтахид, который может выносить самостоятельные решения по правовым вопросам. В Иране много аятолл, но величайшими аятоллами становились лишь несколько человек, в числе которых лидер иранской революции Р. Хомейни.
89
Иранский футбольный клуб из Исфахана, основанный в декабре 1953 года.
Единственным публичным пороком иранца является выбор отеля. «Анадолу» — бутик-отель в новоосманском стиле, тут все такое новенькое, что Аднан оставляет следы на ковре. Маленький отель обладает исключительной индивидуальностью, и в нем все кричит о дороговизне — каждое произведение искусства, каждый предмет обстановки. Аднан задумывается, а продает ли Айше и мебель помимо всех этих миниатюр в рамочках. Она ему не говорила, не считает нужным. Галерея — ее бизнес, а он занимается Озером, такая договоренность. У мужчин свой мир, у женщин — свой. Только Бирюзовую площадку можно обсуждать. Бирюзовая площадка нарушает все правила.