Дом Для Демиурга. Том первый
Шрифт:
До поздних сумерек они так и ехали молча. Саннио еще никогда не проводил в седле столько времени и очень устал. У него болело, как ему казалось, все — и ноги, и спина, и плечи. Он вспомнил байку о мальчике со сломанным пальцем и улыбнулся сквозь цветные пятна перед глазами. Мэтр Тейн назвал его выносливым и ошибся. Скорее уж, юноша был терпеливым. Жаловаться его отучили еще в приюте, но умение держать язык за зубами и жаловаться только когда уже совсем невмоготу здоровья не прибавляло.
Саннио мечтал о ночлеге, о постели, а герцог, кажется, собирался ехать всю ночь. Он проигнорировал уже третий трактир, хотя дорога опустела, и за последнее время им навстречу попался лишь один всадник в запыленном белом мундире королевского курьера. Крестьян с их телегами и повозками, владетелей в экипажах и верхом на дороге не было уже давно.
Наконец Гоэллон словно очнулся от забытья. Резкий поворот головы к секретарю, заметный даже в полутьме острый блеск в прищуренных глазах. Саннио уселся в седле поровнее и ослабил напряжение в доселе плотно стиснутых челюстях. Ни говоря ни слова, герцог повернул коня на первом же перекрестке. Вскоре они подъехали к большому постоялому двору.
Во всех окнах горел свет, изнутри тянуло запахом жареного мяса, и юноша почувствовал, что его сейчас вывернет наизнанку. Уставая, он не мог есть и даже воду пил с трудом — на горло словно накидывали невидимую удавку. Он хотел только одного — умыть лицо, снять шляпу и перчатки, расстегнуть тугой ворот камизолы и лечь. Взрывы грубого хохота, доносившиеся изнутри, заставляли вздрагивать от вспышек головной боли.
Герцог сам договорился о комнате и ужине, о стойлах для лошадей, хотя это и входило в обязанности секретаря. Саннио честно попытался открыть рот, но вместо слов "эй, почтенный!" из горла вырвался жалкий хрип, и хозяин постоялого двора его попросту не расслышал. Неудивительно.
Все столы были заняты, на них стояли кружки с пивом и бутылки с вином. Две служанки разносили еду, а в углу пиликал на виоле музыкант.
Половину чистенькой, но тесной комнаты на втором этаже занимала постель. Саннио не слишком удивился: на многих постоялых дворах севера вместо отдельных кроватей для каждого постояльца делали одну, но широкую; на них спали и втроем, и вчетвером. Теперь эта манера докатилась и до Сеории.
Симпатичная рыжая деваха в низко вырезанном платье принесла таз, кувшин с теплой водой и полотенца. Саннио немедленно схватился за него, ополоснул лицо и руки, долго и старательно растирал мокрыми руками глаза — это помогало чуть облегчить головную боль, — и, только подняв голову и натолкнувшись на насмешливый взгляд герцога, сообразил, что сперва должен был подать умывальные принадлежности господину. В который раз ему захотелось провалиться сквозь землю. Это его, растяпу и дурака, мэтр Тейн назвал лучшим учеником?..
— Только не извиняйтесь, — в притворном испуге вскинул руки Гоэллон. — Воды в этом доме хватит на нас двоих, а вот ваш испуганный лепет — не лучшее украшение вечера.
Саннио сам кликнул служанку и потребовал еще воды. Та забрала таз, вернулась с новым кувшином и пустым тазом, потом долго топталась на пороге, пока герцог не закончил умываться и не кинул ей мелкую монетку. Потом он бросил Саннио расшитый, туго набитый кошелек.
— Будете расплачиваться с прислугой и трактирщиками.
Все та же рыжая девчонка принесла ужин. Свежие лепешки и вареное мясо выглядели аппетитно, но пахли слишком сильно. Юноша постарался дышать через рот, чтобы не чувствовать нестерпимых сейчас ароматов, но, должно быть, как-то выдал себя. Гоэллон оторвался от трапезы и без лишних вопросов открыл свой кофр. Покопавшись в нем, он достал небольшую деревянную баночку, поставил ее на край стола.
— Намажьте виски и переносицу.
Темно-желтая мазь благоухала почище целой комнаты с лекарствами в школе мэтра Тейна, но спорить Саннио не посмел. От резкого запаха у него мгновенно выступили на глазах слезы, а кожа под мазью загорелась огнем. Он изумленно хлопал глазами, удивляясь, почему его еще не стошнило, но в невозможной вони было что-то освежающее.
— Разве вы не изучали полезные притирания и мази? — спросил герцог. — И неужто вас не пользовали этой мазью, с вашими-то головными болями?
— Нет, — покачал головой Саннио. — То есть, я изучал, но меня не…
— Почему?
— Я не жаловался.
— Какая героическая глупость, — усмехнулся Гоэллон. — Допустим, голова будет болеть у меня, и я прикажу вам облегчить… мои страдания. Что вы будете делать?
— Растирание уксусом…
— Чушь, оставьте уксус для придворных дам. Еще?
— Нюхательная соль?
— Туда же.
— Масла мускатника и лаванды?
— Интересно, кто из нас двоих тут прирожденный отравитель?
— Простите, я не знаю… — растерялся Саннио.
— Ладно, этим мы займемся позже. Вам лучше?
— Да, — сказал удивленный секретарь, понимая, что за время разговора его перестало тошнить, а проклятый обруч, сжимавший голову, ослабел.
— Тогда садитесь и ешьте. И отдайте мазь.
Саннио вернул герцогу коробочку, и тот намазал себе виски и мочки ушей. Секретарь уселся за стол и осторожно надкусил ломоть мяса. Аппетита по-прежнему не было, но пища не вставала поперек горла, и это уже радовало. Дожевывая последний кусок лепешки, Саннио потянулся к кувшину и с удивлением обнаружил в нем не вино, как ожидал, а холодное молоко. Он с недоверием взглянул на герцога, но кувшин на столе был только один, и едва ли в кружке Гоэллона молоко превращалось во что-то еще.
Снизу послышался очередной раскат хохота, звуки виолы и стук, словно что-то ударилось о стену. Герцог, не обращая внимания на шум, скинул кафтан и камизолу. Саннио вовремя подхватил одежду и аккуратно сложил ее на стуле, потом и сам разделся до рубашки.
— Ложитесь, — приказал Гоэллон.
Саннио шмыгнул к стенке и накрылся видавшим виды, но чистым одеялом, которое припахивало зверобоем. Некоторое время спустя он высунул нос и вгляделся в темноту комнаты, освещенной лишь одной тоненькой свечой. Герцог неподвижно стоял у окна, глядя в черноту узкого окна. Левая рука, украшенная тяжелым серебряным кольцом, стискивала ворот рубахи так, словно тот был слишком тесен. Тяжелый профиль с выдающимся подбородком и высоким лбом казался вырезанным из мореного дерева, как статуи Сотворивших в часовне школы. Юноша задумался, боится ли человека, с которым его связала судьба, но так и не смог решить.
Гоэллон казался мягким, он прощал секретарю все ошибки и заботился о нем, с ним было интересно беседовать, но мягкость эта напоминала кошачью лапу. Пока кошку не рассердишь, она не выпускает когти, но коли разозлил — берегись. Однако ж, каким бы ни был герцог, с ним было интересно. Неуютно — да, боязно — несомненно, но первый же день службы оказался невероятно богат на события, и Саннио уже не жалел о том, что судьба и воля мэтра Тейна свели их между собой.
— Саннио, я вам не девица в церкви, чтобы меня разглядывать, — не оборачиваясь, сказал герцог. — Что, не спится?