Дом-фантом в приданое
Шрифт:
Добровольский толкнул Люсиндину дверь, она открылась, и волной оттуда хлынул запах, ужасный, как атомная война.
— Не ходи сюда! — приказал Добровольский Олимпиаде.
Он пропал в квартире, а Олимпиада осталась с соседями.
— Фу-у! — протянула Фима. — Чегой-то воняет так?
— Газ, кажется, — сказал Владлен Филиппович. — Надо бы дверь на улицу открыть, как бы не рвануло!
Олимпиада сбежала вниз и открыла дверь.
Из квартиры, шатаясь, вывалилась Люсинда. Она держалась за горло, и слезы текли у нее из
— Люся! — крикнула Олимпиада. — Люська, ты жива?!
И за руку потащила ее на улицу, а та сопротивлялась и все силилась что-то сказать. Но голос ее не слушался, только сильные спазмы прокатывались по горлу.
— Люська!
— Вызывай «Скорую», быстро! — крикнул Добровольский. — Быстро, Липа, быстро! Она еще жива!
Под мышки, мешком, он тащил тетю Верочку. Ноги у нее безжизненно ехали, валенок с одной упал, и сбившийся носок открывал бледную венозную кожу.
— Батюшки-светы! — ахнула Фима и высунула из двери остренькое морщинистое личико, чтобы все получше рассмотреть, а Красин поднял брови так высоко, что они только чудом не оказались с другой стороны черепа.
Кенгуриными прыжками Олимпиада помчалась в свою квартиру и сорвала со стены тяжеленную телефонную трубку. Ей казалось, что не соединяется очень долго, и, когда соединилось, она еще никак не могла взять себя в руки, чтобы толком объяснить, что случилось и где они живут. Так и не поняв, обещала «Скорая» приехать или ее просто не стали слушать, она вернулась на первый этаж, где никого уже не было, и выскочила на улицу. Тетя Верочка лежала на лавочке — одна рука упала, и пальцы, свесившись до земли, оказались в прозрачной талой мартовской луже. Люсинда стояла в этой луже на коленях и пыталась делать что-то не слишком понятное — то ли искусственное дыхание, то ли массаж сердца.
Олимпиада была совершенно уверена, что Верочка умерла, что поправить уже ничего нельзя, и страшно изумилась, когда приехавшие на «Скорой» молодые парни хищно поволокли Верочку в микроавтобус и стали что-то колоть ей и совсем по-другому, не так как раньше Люсинда, массировать, и резкими голосами задавать вопросы, когда и чем она отравилась.
— Тетя Верочка, — жалобно позвала Люсинда, поднявшись с коленей. Джинсы у нее потемнели от талой мартовской воды, и руки она сложила на груди, как будто молилась. — Тетя Верочка, не умирай!..
Все бестолково суетились и заглядывали парням за плечи, и потом в одну секунду «Скорая» уехала.
— Страсти какие! — со сладким ужасом сказала баба Фима. — Мрут и мрут людишки, как мухи!
— Может, еще спасут, — пробормотал Владлен Филиппович и, кажется, едва удержался от того, чтобы перекреститься.
Лишь только Люба ничего не сказала, и Олимпиада увидела, как за ней медленно и бесшумно закрылась дверь подъезда.
— Пошли, — предложил Олимпиаде Добровольский. — Мы больше ничего поделать не можем.
— А… Люська?
Добровольский хмуро глянул на нее:
— Она
Олимпиада пожала плечами. Она не заметила.
Они вернулись в подъезд к распахнутой двери Верочкиной квартиры на первом этаже, и Добровольский вдруг приостановился, подумал и вошел туда.
— Павел! — крикнула Олимпиада. — Туда нельзя!
— Никак нельзя, — подтвердил Красин. — Необходимо вызвать компетентные органы, а нам заходить нельзя!
— Какие такие органы? — презрительно фыркнула баба Фима. — ОГПУ, что ли? Так его нету, ОГПУ-то, разогнали давно! А нынешние что могут?…
— Это он! — вдруг сказал кто-то замогильным голосом, и все как по команде подняли головы. — Это он! Вы не понимаете! Никто не понимает!
— Чего мы не понимаем? — устало спросила Олимпиада у Жоржа Данса. — О ком вы говорите, Женя?
— Он убивает всех, — медленно и торжественно произнес писатель и будущий классик. — Мой роман. Он вырвался и зажил самостоятельной жизнью!
— Вам выспаться надо, — посоветовала Олимпиада и оглянулась на открытую дверь. — Вы сами не знаете, что говорите.
— Почему же, — сказал Добровольский, появляясь на пороге. В руках у него были кипы растрепанных серых листов. — Это ваш роман?
Жорж Данс величественно кивнул со ступенек.
Он чувствовал, что все внимание приковано именно к нему, и наслаждался этим, и больше ни до чего ему не было дела.
— Он исчез из моего дома, — объявил он, — чтобы начать самостоятельную жизнь. Он не мог оставаться взаперти.
Красин пожал плечами и посмотрел вопросительно.
Добровольский вышел на площадку и захлопнул за собой дверь квартиры.
— А когда ваш роман зажил самостоятельной жизнью? — помедлив, спросил он.
— Совсем недавно.
— Когда именно?
— Сегодня вечером. После того как они все, — тут Жорж повел рукой, — после того как они покусились на меня. То есть покушались! Роман вышел в мир, и теперь его не остановить! Даже даты совпадают, все до одной совпадают! Как я мог так угадать!..
— Роман пропал сегодня вечером? — повторил Добровольский. Вид у него был ужасный. — Правильно я понял?
— Да, — величественно согласился Жорж. — Теперь не только вы, теперь все поймут! И его не остановить! Нет, не остановить!.. Он на свободе!
Он снова повел рукой и медленно и величественно стал подниматься по ступенькам. На верхней вдруг споткнулся, потому что был в шлепанцах, и чуть не упал, и это несколько подпортило финал.
Красин вздохнул и постучал себя по лбу, и посмотрел на Олимпиаду с Добровольским, словно призывая их разделить его мнение. Пожал плечами и пошел к себе в квартиру.
— Что это значит?! — спросила Олимпиада у Добровольского. — Что это все может значить, черт возьми?!
— Я думаю, что тебе нужно остаться сегодня у меня, вот что это значит, — сказал Добровольский. — Пошли.