Дом колдуньи. Язык творческого бессознательного

Черепанова Ирина Юрьевна

Не одно поколение обезьян воспитывалось в страхе и вело себя примерно, наслушавшись от старших рассказов про Каа, ночного вора, который умел проскользнуть среди ветвей так же бесшумно, как растет мох, и утащить самую сильную обезьяну; про старого Каа, который умел прикидываться сухим суком или гнилым пнем, так что самые мудрые ничего не подозревали до тех пор, пока этот сук не хватал их. Обезьяны боялись Каа больше всего на свете, ибо ни одна из них не знала пределов его силы, ни одна не смела взглянуть ему в глаза и ни одна не вышла живой из

его объятий».

А само описание охоты Каа напоминает сеанс классического гипноза: «Луна садилась за холмами, и ряды дрожащих обезьян, которые жались по стенам и башням, походили на рваную, колеб­лющуюся бахрому. ...И тут Каа выполз на середину террасы, сомк­нул пасть, звучно щелкнув челюстями, и все обезьяны устремили глаза на него.

— Луна заходит,— сказал он.— Довольно ли света, хорошо ли вам видно?

По стенам пронесся стон, словно вздох ветра в вершинах деревьев:

— Мы видим, о Каа!

— Хорошо! Начнем же пляску Каа — Пляску Голода. Сидите смирно и смотрите!

Он дважды или трижды свернулся в большое двойное и тройное кольцо, покачивая головой справа налево. Потом начал выделывать петли и восьмерки и мягкие, расплывчатые треугольники, переходя­щие в квадраты и пятиугольники, не останавливаясь, не спеша и не прекращая ни на минуту негромкого гудения. Становилось все темнее и темнее, и напоследок уже не видно было, как извивается и свивается Каа, слышно было только, как шуршит его чешуя.

Балу и Багира, словно обратились в камень, ощетинившись и глухо ворча, а Маугли смотрел и дивился.

— Бандар-Логи, — наконец послышался голос Каа, — Можете ли вы шевельнуть рукой или ногой без моего приказа? Говорите.

— Без твоего слова мы не можем шевельнуть ни рукой, ни но­гой, о Каа!

— Хорошо! Подойдите на один шаг ближе ко мне!

Ряды обезьян беспомощно качнулись вперед, и Балу с Багирой невольно сделали шаг вперед вместе с ними.

— Ближе! — прошипел Каа. И обезьяны шагнули еще раз.

Маугли положил руки на плечи Багиры и Балу, чтобы увести их прочь, и оба зверя вздрогнули, словно проснувшись.

Не снимай руки с моего плеча, — шепнула Багира, — не снимай, иначе я пойду... пойду к Каа. А-ах!

— Это всего только старый Каа выделывает круги в пыли, — сказал Маугли. — Идем отсюда.

И все трое выскользнули в пролом стены и ушли в джунгли.

— Уу-ф! — вздохнул Балу, снова очутившись среди неподвиж­ных деревьев. — Никогда больше не стану просить помощи УКаа! — И он весь содрогнулся с головы до ног.

— Каа знает больше нас, — вся дрожа, сказала Багира. — Еще немного, и я бы отправилась прямо к нему в пасть.

— Многие отправятся туда же, прежде чем луна взойдет еще раз, — ответил Балу. — Он хорошо поохотится — на свой лад».

Одну из суггестивных ролей А. Добрович назвал ролью Удава не случайно. Издавна люди со страхом и благоговением относились ко змеям и даже к тем названиям, которыми их обозначают. Вот отрывок из романа К. Малапарте «Капут»:

«— Вы верите в магические заклинания? — улыбаясь, спросил Вестманн.

— Всякий добрый испанец верит в магические заклинания, слова.

— Вы знаете хоть одно? — спросил Вестманн.

— Я знаю много слов, но есть самое могущественное, оно вы­зывает призраки сверхъестественной силы.

— Произнесите его, прошу вас, можете сказать тихо.

— Не решаюсь, мне страшно, — сказал де Фокса, слегка по­бледнев.

— Это самое ужасное слово и самое опасное в кастильском языке. Ни один настоящий испанец не осмеливается его произно­сить. Когда призраки слышат это магическое слово, они выходят из тьмы и идут вам навстречу. Это слово — роковое для того, кто его произносит, и для того, кто его слышит. Принесите сюда труп, по­ложите его на этот стол, и я не изменюсь в лице. Но не призывайте призрак, не открывайте ему дверей, я умру от ужаса.

— Скажите мне, по крайней мере, значение этого слова, —сказал Вестманн.

— Это одно из многочисленных названий змей.

— У змей есть очаровательные названия, — заявил Вестманн.—В трагедии Шекспира Антоний называет Клеопатру нежным име­нем змеи.

— Ах! — воскликнул, побледнев, де Фокса.

— Что с вами? Это и есть слово, которое вы не смеете произне­сти? Между тем, в устах Антония оно звучит с медовой нежностью. У Клеопатры не было более милого имени. Подождите,— прибавил Вестманн с жестокой радостью,— мне кажется, я точно помню сло­во, вложенное Шекспиром в уста Антония...

— Молчите, прошу вас! — вскрикнул де Фокса.

— Если мне не изменяет память, — продолжал Вестманн с жес­токой улыбкой, — Антоний называет Клеопатру...

— Молчите, Бога ради! — воскликнул де Фокса. — Не произ­носите этого слова громко. Это ужасное слово, его нужно произносить только тихо, вот так, — и он прошептал, почти не двигая губами: — Culebra.

A! Culebra! — сказал Вестманн, смеясь. — И вы пугаетесь по столь ничтожному поводу? Это же слово как слово. Мне, право, не кажется, что в нем есть нечто ужасное и мистическое. Если я не ошибаюсь, — добавил он, поднимая глаза к потолку, как бы копаясь у себя в памяти, — слово, которое употребляет Шекспир, — snake, оно менее нежно, чем слово culebra.

— Не повторяйте же, прошу вас, — взмолился де Фокса. — Это слово приносит несчастье. Один из нас или кто-нибудь из близких нам людей умрет этой ночью...»

Удав безжалостен; он следит за каждым движением жертвы и наносит безошибочный, смертельный удар.

Такой же силой обладает и человек, способный оказывать не­отвратимое воздействие — колдун, гипнотизер, психотерапевт. Ко­нечно, в том случае, если он может верно рассчитать силу удара и его направление, потому что то, что называют гипнозом есть чрез­вычайно специфическое использование языка.