Дом, который сумаcшедший
Шрифт:
ГЛАВА ПЕРВАЯ
В то утро я проснулся ни свет ни заря — фонари на нашем девятом ярусе тлели всего вполнакала, — и было еще слишком рано, чтобы идти на службу. Несколько долгих минут я лежал неподвижно, рассматривая глазами полосатые пузыри вздувшейся на потолке штукатурки, потом повернулся на левый бок и стал смотреть на шикарное убранство моего шикарного однокомнатного дворца: на шикарный пластмассовый стул с поломанной ножкой, на шикарный стол, покрытый шикарной бело-черной скатертью с обтрепанными и кое-где
В желудок лезли самые разные мысли, я с силой пытался их от него отогнать, они не отгонялись… и мне казалось! Мне казалось, что мой шикарный дворец не такой уж и шикарный. Мне казалось, что печальна вечная песня радости Железного Бастиона. Мне даже казалось, что я несчастлив.
— Ты что это, а, братец Пилат III, совсем ополоумел?! — наконец рявкнул я сам на себя шепотом. И помотал короной.
От мотания короной казаться мне стало немножко меньше, но тут я вспомнил свой сон, вскочил с кровати и заглянул в буфет. Заветная бутыль была пуста, а в серой бронированной коробке, где у меня хранилась пыльца, не оказалось ни одного пакетика. Тогда я быстро оделся, внимательно осмотрел себя в зеркало — глаза были спятившими — и выбежал на улицу.
Его я приметил издали. Прижав ладонь к уху на голове, он сидела на разбитом пороге обшарпанного шикарного дворца в переулке, за которым находился ближайший эскалатор, и на этой самой голове абсолютно не было никакой короны.
Отсутствие на его голове короны сразу же бросилось мне в ум. Я было решил, что это — счастливчик, но ум подсказал мне, что вряд ли: во-первых, на нижних ярусах счастливчики никогда не прохлаждались без дела; во-вторых, время счастливчиков уже кончилось, но главное, его лицо было очень и очень печальным, таким же печальным, как показавшаяся мне сегодня с утра печальной вечная песня радости Железного Бастиона. Приблизившись почти вплотную, я увидел, что край короны высовывался из черной блестящей сумочки, лежавшей у него на коленях ног.
Он повернула лицо в мою сторону. Его глаза на лице были такими же спятившими, как мои в зеркале.
С минуту мы молча друг друга рассматривали: я — засунув руки в карманы фрака, который был на мне, и беспокойно перебирая пальцами кругляшки монет, он — не отнимая ладонь от уха. Ему было холодно, он дрожала. Он была красивая. Скоро мне стало окончательно не по себе, захотелось уйти, убежать, но хотелось остаться. Наконец я сказал:
— Думал, что ты счастливчик.
— Нет. — Голос у него был совсем не громкий.
— Почему же ты без короны?
— Мне так нравится.
— Лучше надень, еще кто увидит…
— Пусть.
— Как это… пусть?
— Пусть смотрят.
— Ну ты даешь… Что ты тут делаешь?
— Ничего. Сижу, слушаю музыку. — Он протянула мне часы с поднятой крышкой. Странные часы.
Я взял их в руку. Из часов что-то пиликало.
— Нравится?
Я пожал плечами фрака.
— Наверное, ты никогда не слышал настоящую музыку. Возьми их себе.
— Очень дорого?
— Нет, — улыбнулась он. Его губы были странными: некрашеными. — Часы я тебе дарю.
— Дарю? — переспросил я.
— Теперь они твои.
— Мои? А сколько я тебе должен?
— Я же сказала: дарю!
— Это подачка? За что?
— Ни за что. Ты мне нравишься, ясно?
Мне было неясно, но спорить я не стал — щелкнул крышкой и убрал часы во фрак.
— Ну ты чудная… — сказал я.
А он вдруг спросила:
— С тобой это часто бывает?
— Что? — не зная, бежать или пока нет, прошептал я.
— Да это, когда начинает казаться?
Если я не побежал, то только потому, что ужас сковал все мои ноги, которых у меня две штуки. Бежать со скованными ужасом ногами я не решился. Да и он перевела наш разговор на другую тему:
— Хочешь пыльцы? — И вытащила из сумочки пакетик.
Я взял его в руку и надорвал…
— А ты?
Он покачала головой, странной такой головой, головой, на которой абсолютно не было никакой короны.
— С сегодняшнего дня я с этим покончила.
— Почему? — удивился я.
— Не хочу больше одурять себя разной гадостью.
И снова я ничего не понял…
— Гадостью? Почему?
— Да потому что пыльца и божественный нектар делают из нас идиотов.
— И божественный?
— Конечно.
Ничего себе, вот это да, подумал я, а потом приложил пакетик к ноздрям, закрыл оба глаза — левый и правый — и вдохнул в себя аромат пыльцы. Казаться мне стало немного меньше.
— Иногда по утрам у меня это бывает, — тихо сказал я. — Вот сегодня, например, мне казалось, что я не очень счастлив. Ужас… А как же, когда это найдет на тебя?
— Никак. Пусть находит.
— Ну да! Сегодня ночью, когда я спал, мне снился сумасшедший дом… Целый сон снился… Ужас! Ты что, хочешь туда попасть?
— Не думаю, что там хуже, чем здесь.
— Как… выдохнул я из себя. Как ты сказала?
— Да не трясись ты, нас никто не слышит. Легче стало?
— Немного, но все равно придется добавить. Я иду на десятый ярус, в забегаловку братца Великана.
— Можно я пойду с тобой? Только надень корону!
— А если не надену?
— Как хочешь… На таможне придется.
Он поднялась с порога. Маленькая, тоненькая, сероглазая, черноволосая. Одета он была в сильно поношенное широкополосое платье, выдававшее в нем довольно низкую корону. Он была очень красивая.
— Как твоя кличка? — спросил я, когда мы направились к эскалатору.
— Золушка.
— А с какого ты яруса?
— Да плюнь ты на все эти ярусы! — вдруг воскликнула он, и я подумал, что иметь с ним дело крайне, крайне, крайне опасно.
Подумав об опасности, я стал думать об опасности. Было самое время сбежать от братца Золушки. Но ведь он была чрезвычайно красивая! Я повернулся назад. Из подъезда обшарпанного шикарного дворца, на пороге которого он недавно сидела, вышел и пошел за нами какой-то братец пятизубочник. Наверное, решил я, это один из тех самых братцев, которые цепляются к одиноким красивым братцам, несколько от меня физиологически отличающимся, чтобы силой или подачкой вступить с ними в некоторые физиологические связи. Я представил себе братца Золушку в его объятиях. В объятиях этого толстого противного пятизубочника! Я не хотел, чтобы братец Золушка попала в его объятия! Я хотел братца Золушку сам!