Дом Леви
Шрифт:
– Но завтра вечером большое представление Хануки в Движении. Как я приду туда в тот же день, когда была ангелом Иисуса?
– Но ты не можешь устроить бунт в школе. Это не честно, Иоанна. Я позвоню доктору Хейзе. Посоветуемся с ним, и увидим.
– Отец…
– Да, Иоанна. – Отец, Джульетта Маккавей, мой инструктор, сказал мне, чтобы я привела родителей на представление. Идем со мной. Все дети приходят с родителями.
– Я очень сожалею, Иоанна, но ты же знаешь, мне запрещено выходить в такие морозные вечера. Я попрошу Гейнца тебя сопровождать, хорошо?
– Гейнц – только брат.
– Тогда попрошу деда, ладно?
– Дед? – Нет, нет! Дед выращивает свиней на своей усадьбе и не может быть на представлении Хануки.
– Но, Иоанна, – взрывается смехом господин Леви и, видя ее ставшее
Отец и дочь заключают соглашение, хлопнув друг друга в ладони.
– Но на колени я не встану, отец! Ни за что!
– Конечно же, нет.
– Уважаемый господин, обед в столовой готов, – то ли сообщает, то ли приказывает Фрида, и глаза ее со всей строгостью глядят на взлохмаченную девочку, которая в таком грязном виде осмелилась зайти к отцу.
– Меня ждут? – спрашивает Леви.
– Нет, уважаемый господин. Старый уважаемый господин обедает вне дома с бароном.
– А Эдит?
– Эдит ушла полчаса назад на прогулку с… чужаком… господин.
В столовой пусто и сумрачно. Большой стакан посверкивает на столе.
– Идем со мной, Иоанна, пообедаем вместе и продолжим разговор о Хануке.
– Что? – вспыхивает Фрида. – В таком диком виде она сядет за стол? Я не позволю этого, господин.
– Ничего, Фрида. Сегодня мы обойдем правило. Только сегодня.
Господин Леви берет маленькую дочку за руку, и ведет за собой.
Эдит ожидает своего друга в кафе примерно в получасе ходьбы от своего дома. Тут, около кафе с низкой крышей и красными кирпичными стенами, скрытого среди высоких сосен, проходит граница мегаполиса. Лес, луг, ручей и виллы для летнего отдыха раскинуты по ту сторону этой как бы невидимой границы. Небольшое это кафе, погруженное в снег и безмолвие – секретное место встреч Эдит и Эмиля. Редко можно увидеть здесь человека на лесной тропинке. Только огромная вывеска, висящая в саду, между двумя столбами, раскачивается на ветру и нарушает своим одиноким скрипом окружающее безмолвие. Большими буквами с рифмой начертано на ней:
«Здесь пустили традиции корни свои –
Истинный кофе для каждой семьи».
Только птицы наслаждаются этим приглашением. Радостно толкутся они вокруг большого ящика с едой, специально сколоченного для них между деревьями.
Старики – хозяева кафе греются жаром печи в их комнате. Непричесанная седая служанка, цепляется ногами о пороги комнат, Длинный нос делает ее похожей на злую ведьму, соблазняющую детей, заблудившихся в лесу. Жизнь здесь, главным образом, ощутима летом, с приходом массы туристов, желающих на время покинуть серый город и выйти на зелень природы. Семьи занимают круглый стол под сенью сосен в саду. Мать достает из сумки толстые ломти хлеба и мешочек кофе, а неряшливая служанка кипятит воду в больших пузатых чайниках. Сейчас зима царствует в лесу, и красный кирпичный домик тоже в ее владении, и нет лучшего тайного уголка для влюбленных. Комната, которую снял Эмиль, заброшена и полна пыли, большая деревянная кровать посредине, покрытая грубым полотном. На тумбочке – большая эмалированная миска для умывания и чайник, носик которого зазубрился. Ко всему здесь давно не прикасались, и все как бы состарилось. Стоит Эдит спиной к комнате, лицом к лесу. Еще час ей надо ждать Эмиля. Размышления и колебания гнали ее из отчего дома в эту комнату, раздражающую нервы своей запущенностью. Игра в прятки по желанию Эмиля превращает ее любовь в постоянный испуг, и, если можно так сказать, искривляет всю ее жизнь. Из-за того неудачного визита в дом Леви, Эмиль ни за что не хочет его посетить вторично.
– Не подхожу я к твоим, а ты – к моим, – чистосердечно признался ей Эмиль.
Не помогли упреки Эдит и частые приглашения отца. Эдит просила привести ее в его дом, к матери, перед которой он преклонялся и много о ней рассказывал. Но, увидев смятение в его глазах, больше об этом не просила. И чужие комнаты, скамейки и темные углы были местами их любви – с обидами, боязнью и страхом завтрашнего дня. Она видела страх в глазах отца, и при виде этого страдающего взгляда,
Эдит застегивает пальто и следит за игрой птиц в саду. На стекло слетают гладкие скользкие льдинки. В доме – звуки шагов служанки, тянущей ноги. Вдруг Эдит срывается с места, убегает из дома, из этого пристанища: в лес. Бежит по белым тропам, к деревьям, чей шорох напоминает ей песенку расставания, которую напевал при ней Гейнц:
Не смогу я, детка, вечно быть с тобой,Лес манит меня мглою, лес густой.Она дошла до замерзшего ручья. Луг покрыт снегом. Сосны склонили ветви под тяжестью снега. Еще в детстве они сбегали сюда, она и Гейнц, на короткое время, из рук Фриды, от педантичных правил их каждодневной жизни. Здесь, среди дикой природы, которую человеческие руки еще не приручили к порядку и правилам поведения, была – свобода. Тянули зубами былинки диких трав, вслушивались в кваканье лягушек, погружали руки и ноги в мутные воды ручья. Только еще один раз коснулось ее чудное чувство безудержной свободы природы и жизни: это было в базарный день, между крестьянских телег в городке, когда она вгрызлась зубами в сочное яблоко, и рядом с ней хохотал Эмиль вольным крестьянским смехом. Сейчас же выпал снег и выбелил дикий ручей и тихий дом за каштанами. На ветках сосен сидят вороны, раскачиваются, ворошат крыльями, взлетают и несутся на площадь – шлифовать свои стеклянные глаза, охлаждающиеся о стекла теплых домов. На фоне сумрачного леса снег сверкает во много раз сильнее. Душа человека мерзнет в этой морозной белизне и требует немного тепла.
«Что со мной будет? Вовсе не жизнь творит эти осложнения. Их создают люди. Жизнь сама по себе сочна, как яблоки на крестьянских телегах. Жизнь – это смех Эмиля и его сила. За душой Эмиля стоит его мать со своими правилами жизни. За моей спиной – отец и мой дом со своими правилами жизни, требующий моей души. Как могут ужиться под одной крышей неуправляемая природа и аристократический дух? Ничто мне не поможет. Быть может, лишь мороз, приближающий дерево к кусту, лес – к саду, мороз, превращающий разные миры в единый мир. Может, в смерзшемся, из всех миров, застойном, едином мире смогут встретиться его и мой мир, без игры в прятки, без страха».
Время от времени налетает ветер, и лес словно бы отряхивается и наполняется шумом. Снег опадает с деревьев, птицы вспархивают, чирикая от страха. Исчезает ветер и снова – безмолвие. Одинокий крик птицы пропадает между деревьями.
«Я не такая, как Гейнц. Душа моя не так сильна, как его. Придется мне сохранить свою любовь – ценой потери отчего дома. Если нет объединяющихся миров, его мир будет моим. Скажу ему это сегодня. Пойду к его матери без своего дома и семьи. Только бы это помогло. Ведь также моя мать пришла к отцу: без дома и без семьи. Но мать и отец не были в таком положении. Мать была из семьи недалеких людей, а отец – из высоких сфер жизни. Мать была еврейкой, и отец – евреем. Может, в этом все дело? Я – еврейка, и отсюда вся эта игра в прятки по чужим углам…»
Обиталище все еще пусто. Вывеска раскачивается на ветру и птицы носятся вокруг ящика с едой. Эмиль все еще не появился. Эдит вернулась к окну, на волосах ее тает снег.
Где Эмиль? Не в его правилах опаздывать. Что-то, несомненно, случилось. Уже прошел час после назначенного времени. Зимнее слабое солнце вспыхнуло последним сиянием над лесом, и на горизонте уже сливаются сумерки с белизной снега, как свет в эти часы между днем, ни ночью. Эдит не отходит от окна, пока не раздается скрип калитки в заборе сада. Широкоплечий, раскрасневшийся, в полицейской форме, затянутой поясом, Эмиль приближается к дому. Безмолвие вздрагивает под его тяжелыми шагами.