Дом Леви
Шрифт:
Уже грек прикончил всех семерых сыновей Ханны, как вдруг на сцену врывается бурей Иегуда Маккавей со своей гвардией, закутанной в простыни.
– В бой! – кричит он, размахивая копьем.
Иоанна облегченно вздыхает. Теперь злодей из злодеев будет наказан. Ах, как он размахивает копьем, как он рвется вперед. Иегуда Маккавей. С какой радостью прыгнула бы Иоанна на сцену, чтобы участвовать в бою! Уже копье Иегуды Маккавея касается грека, как вдруг на сцену снова врывается Нахман и разводит Маккавея
– Что здесь происходит? – орет режиссер. – Битва или балет сумасшедших? Возвращаемся к началу! Еще раз!
Жаль, что этот Нахман все время мешает. По мнению Иоанны бой выглядит отлично, и нет другого такого, как Иегуда Маккавей.
– Сначала! – кричит Нахман.
Отступая, Иегуда Маккавей натыкается на статую и проделывает в картоне копьем большую дыру. Тут же на сцену вскакивает парень в сером запятнанном красками халате, какой носят художники, и угрожает кистью Иегуде Маккавею.
– Слушай-ка, – выходит он из себя, – кто исправит ущерб, нанесенный тобой? Я занят по горло, а этот является и уничтожает чужой труд!
– Пусть так, – старается Иегуда Маккавей переорать художника, – каждому видно, что статуя выглядит, как горький пьяница.
– Что ты понимаешь в искусстве? – оскорбился художник.
– Таких знатоков искусства, как ты, я кладу в свой кармашек.
Мгновенно вспыхивает дискуссия. Все евреи, включая Хану и ее семерых сыновей, участвуют в споре. Нахман объявляет короткий перерыв, чтобы выразить свое мнение.
– Эй, Иоанна, погляди, кто стоит в дверях. Твой старший брат.
Иоанна нагибает голову, пытаясь спрятаться. Она не может сейчас уйти: еврей еще не убил злодея грека. Но в этот момент в зале вспыхивает свет, и ее торчащая коса выделяет ее среди множества голов.
– Пошли домой, Иоанна, час поздний.
– Нет. Не сейчас.
– Почему?
– Он еще не убил того.
– Кто кого?
– Иегуда Маккавей – грека. Гейнц берет Иоанну за руку, она вырывается.
– Я не пойду! Я не уйду отсюда сейчас!
– Но, Иоанна!
– Не шуми, – шепчет Саул, – все смотрят на тебя.
– Я не… Иегуда Маккавей собственной персоной спускается со сцены – спасать «двоюродную сестренку».
– С кем имею честь? – спрашивает он Гейнца.
– С братом Иоанны.
– Очень приятно. Я Джульетта – инструктор вашей сестры.
– Очень приятно, – говорит Гейнц, оглядывая с ног до головы инструктора в простыне, – но…час поздний. Я пришел забрать ее домой.
– А-а? Только это? Но вы не возражаете, чтобы она сюда вернулась?
– Боже упаси, – улыбается Гейнц, оглядывая украшенные стены, – вижу, что здесь очень весело. – И добавляет с усмешкой при виде снимков и надписей на иврите. – Вижу я, что вы из сторонников Палестины…
–
– Теперь нет, в другой раз, сестра мне уже расскажет. Где она?
Иоанна тем временем сбежала, обнаружила ивритские буквы на стенах, идет вдоль стен и читает: алеф…бейт… гимел… далет… Теперь она всей душой привязана к Движению. Может, это не к чести Движению, что язык Бога развешан здесь по стенам?
– Тебе пора идти домой, – касается ее косичек Иегуда Маккавей. – Ты вернешься к нам, не так ли?
– Конечно же, вернусь! – с удивлением в голосе говорит Иоанна. – Разве кто-нибудь сомневается в том, что я вернусь?
– Не забудь, Иоанна, прийти завтра на празднование Хануки. Приводи и своих родителей.
Иегуда Маккавей провожает ее к Гейнцу, ждущему в коридоре.
– До свидания, Иоанна!
– До свидания.
И она уже сходит по ступеням, зажимая пальцами нос.
– Было красиво?
– Было прекрасно!
Черный автомобиль отъезжает. Внезапно возникший сильный ветер, закручивает воронкой снег, рвет навесы и шатры, продавцы сворачивают свои товары. Газовые фонари гаснут один за другим, голоса замолкают. Усталые люди тянут по снегу ручные тележки, загруженные украшениями и предметами к празднику. Маленькая телега, запряженная в худую лошадку, ползет по коричневой жиже шоссе. Возница, охрипший от беспрерывного восхваления своих товаров, закутанный, на облучке, слабо помахивает кнутом. Рождественские базары закрываются. Город вновь одевается в рабочие одежды.
– Уже девять часов, – говорит Гейнц.
Иоанна извлекает из кармана пирог в виде сердца с портретом Иисуса посредине, отковыривает картинку, и запихивает пирог себе в рот.
– Ты знаешь, Гейнц…
– Что, Иоанна? – рассеянно спрашивает Гейнц.
– В этом году я не смогу быть ангелом в рождественском спектакле.
– Почему не сможешь?
– Я – еврейка. А Иисус нам принес одни беды. Я должна быть верной моему Богу и моему народу.
– Что ты несешь? Какие беды? И кем ты должна быть?
– Рождественским ангелом я больше не смогу быть. Будет шум завтра в школе, Гейнц, потому что я уже выучила наизусть роль, и она ужасно длинная. Но я не буду.
– Будешь, Иоанна, будешь, – уговаривает ее Гейнц – не поднимай шума в школе.
– Ты-то знаешь что-то о Хануке? А о Иегуде Маккавее?
Иоанна начинает подробно рассказывать то, что слышала от Джульетты и видела на сцене.
– Немногие стоят против злодеев, закованных в латы… – рассказывает Иоанна. Гейнц слышит, но почти не слушает. Фраза Эрвина преследует его все время: «Не надо быть мудрецом, чтобы увидеть то, что нарождается…»