Дом мертвых запахов
Шрифт:
Совершенно случайным знанием этого имени Тесса, тогда еще Элсворт, обратила на себя внимание нового редактора и племянника одного из владельцев издательского дома «Рэндалл & Григгс», в котором она уже несколько лет работала в должности координатора-исследователя. С совпадения интереса к этим краям и началось знакомство, которое изо дня в день становилось все нежнее, и по прошествии известного времени прежняя госпожа Рэндалл должна была вернуть себе девичью фамилию, вместе с солидными алиментами и выигранной в суде опекой над двумя сыновьями, что Томас перенес достаточно тяжело. А Тесса Элсворт вскоре после этого официально стала новым членом семейного акционерного общества «Рэндалл».
И вот, несмотря на то, что все это случилось уже восемь лет назад, мое членство все еще продолжается, у меня даже имеются определенные заслуги и знаки отличия, игриво рассказывала она на веселой рислинг-вечеринке у коллеги Дошена — Летича, делая вид, что не замечает неловкости Томаса, который не разделял ее склонности к сентиментальным историям. И вот так, продолжила она с многозначительным мистическим придыханием
Что скажешь, спросил Дошен своего друга, когда они проводили гостей и отправились на поиски сигарет. Как только разбогатею, открою киоск, который будет работать исключительно по ночам, ушел тот от разговора об англичанах. Но девушка Милана, Вера Томич, вообще-то этнолог, работавшая журналистом в экономической газете, была ими очарована. Они дивные, повторяла она голосом, навевавшим скуку, как горлица майским утром повторяет свое имя, они дивные. Верин внешний вид зачастую весьма успешно скрывал ее заурядность, но манера выражаться и глубина мысли выдавали немилосердно. Дивные, да, дивные.
Итак, Тесса Рэндалл запросила стипендию на исследовательскую поездку в нашу страну, чтобы найти новые сведения, необходимые для дополнения биографии Джулии Пардоу, о которой она пишет книгу. Самое важное, подчеркивала она, если бы ей удалось напасть на след писем своей родственницы, которые та отправляла сюда почти полтора столетия назад, на адрес некоего господина Петрича или Петровича, и она надеется, что эти письма могли сохраниться в частных, муниципальных или государственных архивах. Она будет благодарна каждому, кто любезно пойдет ей в этом навстречу, вежливо добавлено в конце просьбы. Графа «Иностранные языки» была не заполнена, хотя позднее выяснилось, что она довольно прилично может общаться на французском, а в графе «Хобби» кратко указано: любит наблюдать за птицами.
Семейная пара Рэндалл здесь уже довольно долго, оба в полной мере охвачены исследовательской лихорадкой и находятся в постоянном движении. За немногим более двух месяцев, — столько Милан Дошен постоянно с ними куда-то мчится, — они его порядком измотали и немного свели с ума, но все равно он признался своей Вере, хотя и с осторожностью, дабы не вызвать ревность, что это время он бы не променял и на пять лет занятий с лучшими в мире студентами. Впрочем, с момента приезда четы Рэндалл ему всего лишь два или три раза удалось побывать на экзаменах, и даже тогда еле смог отпроситься. Поэтому он попросил освободить его от преподавательской нагрузки, так как работать на двух должностях он не успевает. Я, правда, не могу, объяснял он завкафедрой. Я думал, что больше всего буду занят с ними в самом начале, пока они не найдут квартиру и не устроятся, а потом дела пойдут рутинно. Однако не тут-то было. Они неутомимы. Им все интересно. Очевидно, они решили все то время, что они здесь, использовать по максимуму, и, ей-богу, пока им это удается, единственное, что темп, по крайней мере, для меня, просто убийственный.
Свои истинные впечатления о них и отдельные, совершенно невротические мысли по этому поводу он мог искренне доверить только своему коллеге и приятелю Летичу, которого он звал Летучий, с ним он состязался в остроумии и придумывании прозвищ с момента их знакомства и чаще всего состязание проигрывал. Одно из них завершилось тем, что Летучий раздавал в компании друзей напечатанные визитки, на которых было написано: Милан Дошен, проф. д-р главврач травматологической клиники для поскользнувшихся блох, знаменитый глотатель (жирных) локонов, президент сексологического общества «Пальчич» и начальник питомника для юных дев из провинции. Кто же, как ни неразлучный друг, смеялся Милан. Он любил и уважал Летича, этого тощего дьявола, страстного любителя английской литературы, от романтиков и Шекспира, вплоть до Джойса и Филипа Ларкина. Летич был поборником сравнительно-аналитического метода, яростным болельщиком и знатоком баскетбола, безудержным остряком, который постоянно и беззлобно, почти придурковато, усмехался и подмигивал из-под замызганных очков, вечно окутанный табачным дымом. Он выпускал из рук сигарету и обязательно держал ее горящим концом вниз, так как, согласно его теории, так дым поднимается, как по ниточке, прямо вверх, а не развеивается вокруг, мешая некурящим, которых он обычно ругал за воздержание и пророчил им скорую погибель. Летич — автор многочисленных максим, таких как, например: что пьяницы, регулярно напивающиеся, лакающие все подряд и редко бывающие трезвыми, на самом деле просто великие одиночки, а настоящие неизлечимые алкоголики — именно те, кто пьет умеренно, в одиночку, изысканные вина. Эти «мудрые изречения» принесли ему больше славы и цитировались чаще, чем масса опубликованных им выдающихся текстов, включая объемное исследование, в котором он сделал блестящий сравнительный анализ романтической поэтики Бранко Радичевича и Китса, стихи которого успешно переводил. Дошен восхищался его знаниями, хвалил переводы и многие знал наизусть, а Летич сам себя называл копировщиком и попугаем. Я работаю только на копировальной бумаге, не без горечи говорил он, копирую чертежи.
С ними, Владо, и тайфуну не сравниться, поверь мне, — говорит ему Милан, разгоняя перед глазами дым. Если мне еще хоть как-то удается выяснить, как у меня начнется с ними день, то совершенно неизвестно, как этот день пройдет, куда нас заведут дороги, в каком архиве меня застигнет ночь, а в каком доме — рассвет. В любую минуту они готовы повернуть в другую сторону, следуя своим порывам. Расстояния для них не играют никакой роли. Единственное, что иногда может их хоть немного обуздать, это мысль об огромных расходах, хотя я бы и не сказал, что они вульгарные скряги.
Сейчас я совершенно уверен, что они и сами уже не знают, какова главная тема их исследования, да их это и не волнует, потому что сфера интересов постоянно расширяется, причем настолько, что за ними не уследишь. В зависимости от людей и информации, на которую они наталкиваются, они смещают фокус. С легкостью перескакивают с литературы на кулинарию, с истории на музыку и этнологию, лекарственные растения, ремесла, всякую всячину.
Он с удовольствием обшаривает антикварные книжные лавки, комиссионки и лавки старьевщиков. Заметит в витрине какую-нибудь потрепанную мандолину или скрипку без единой струны, весь загорится, как будто увидел сонм красавиц, и сразу там застрянет. Попросит отменить следующую встречу и примется за работу, с полной поддержкой воодушевленного персонала лавки. Постукивает, выслушивает, натягивает струны, затягивает, настраивает, подкручивает, укорачивает, тянет, ничего не замечая вокруг себя. Люди понемногу начинают на меня сердиться, что мы не соблюдаем договоренности. Назначили, а не приходим. Ну как так можно. Они подготовятся, принарядятся, угощение на столе, словарь под рукой, а нас нет. А еще англичане меня уговаривают нагрянуть к кому-нибудь без приглашения. Говорят, вы такой спонтанный народ, это нам в вас больше всего нравится. Вы совершенно естественно заходите друг к другу, без наших церемоний и глупостей. Зайдете вот так, мимоходом, поболтаете, посидите, и идете дальше. Сколько времени можно на этом сэкономить. В этом смысле мы, англичане, — жалуется, — невыносимо деревянные и холодные. А я, как только лишь представлю, что к их спонтанному приходу моя мама будет спонтанно готовиться минимум три дня, а заградительный огонь ее вопросов начнется еще от дверей, и на столе еды и питья будет на бригаду оголодавших путейских рабочих, не решаюсь их пригласить. Пусть думают, что и я, как они, деревянный и холодный.
Не позволяй, чтобы у Тессы сложилось о тебе такое впечатление, говорит Летучий, смотри, речь идет уже о личной чести. У-у-у, она-то как раз настоящий «перпетуум-мобиле». Ей все интересно. Каждый день она захвачена чем-то новым. Утром, по дороге в архив, например, случайно остановится на рынке, и в результате всю первую половину дня проведет в профессиональной беседе со скорняком о выделке кож и шитье меховых шапок. Вначале он, предлагая свой товар, похвастается, что все это полностью ручная работа, так как он не использует промышленную обработку, а она тут же: сколько времени все это занимает в домашней мастерской? Как правильно растянуть кожу для просушки, чтобы сохранить мех? Чем убить запах дохлятины? Как достичь мягкости надолго? Я и половины слов не знал, как перевести, а мужик разошелся, все до тонкостей, как будто сдает кандидатский минимум. Объясняет, что нужен раствор квасцов, и в какой пропорции, затем танин, а затем слабый раствор селитры. Вода не должна быть кипящей, чтобы не обварить шерсть, а пусть сначала закипит, а потом чуть остынет. Когда с животных снимаешь шкуру, ножом следует действовать аккуратно, без нажима, чтобы он лишь скользил прямо над пленкой, и у того, нижнего слоя тоже была своя толщина. И раскрой — тоже ведь не простая вещь. Надо уметь обращаться с материалом, чтобы сохранить каждую ворсинку. Сначала сделать естественный пробор, а затем ножом идти прямо по нему, аккуратно, чтобы не было заусенцев. Шкура для шапок кроится немного по диагонали, чтобы легче было сгибать, а для кожушков прямо, и из обрезков вокруг рукавов делают воротники и манжеты для пальто. Можно даже стирать, только в воду надо обязательно добавить несколько стаканов крепкой ракии, чтобы размягчить. Что скажешь, насколько я хорош в ремесле скорняка, а?
Брат, все это надо было перевести, причем прямо там, на месте, а вокруг нас разве что хоровод не водили. Это тебе не Китс, да за столом, а под рукой сотня словарей, а тут давай, не отходя от прилавка. А рыночный мастеровой люд наслаждается: сапожники, корзинщики, кружевницы, резчики по дереву, метельщики, восковых дел мастера, вязальщицы, мастера по приготовлению хоргошского паприкаша, суконщики, опанщики, скорняки, веревочники, закройщицы, шляпники, гончары, цветочницы и кого там только не было. Забыв о своих прилавках, все столпились посмотреть, что происходит, навязываются, ждут, что она скупит полрынка, приносят образцы своих товаров, приглашают в свои лавки, строгают перед ней деревянные ложки, стучат по подошвам тапок и орут: лезер, лезер [6] … Еле-еле выбрались из этого смрада, шума и толчеи.
6
Leather — кожа (англ.).