Дом мертвых запахов

Огненович Вида

Мне так нравится, что семейные дома у вас хорошо сохраняются, произнес Томас, просто чтобы немного переменить тему, потому что выдумки его нисколько не занимают. Под этим небом прошлое, и правда, вовсе не мертвая декорация. Мне кажется, здесь почти в каждом доме имеются вещи, изготовленные больше трехсот лет назад.

Вполне возможно, подтвердил Геда. Мы, знаете ли, бережливый народ. Мало что выбрасываем. Если кто по глупости и отложит что в сторонку, тут же найдется, кому подобрать. Вот, например, я, как настоящий старьевщик…

Ольга угощает гостей: пожалуйста, попробуйте. Правда, нам не удалось для угощения найти ничего трехсотлетнего, поэтому пришлось приготовить свежее. И трех часов не прошло, как мы закончили, но все-таки мне кажется, получилось вполне неплохо. По крайней мере, пока мы не откопаем что-нибудь старше трех веков. Все засмеялись. Лепешки были вкусные. Вери найс, грохотал агроном Боровия.

Кстати, внезапно сказал Геда,

видел я экземпляры из коллекции Корнинга. Причем здесь, у нас в Воеводине. И даже играл с одним, вот только тогда я понятия не имел, что это такое. Когда ребенком гостил у своих родственников по материнской линии, у семьи Никич в Сомборе, то тайком брал из серванта, с нижней полки, стеклянную карманную фляжку с портретом Лайоша Кошута, делал я это из-за картинки, которой восхищался и старательно разглядывал со всех сторон. Вырони я тогда случайно бутылочку на каменную плитку в прихожей, тут же разбил бы превосходный экземпляр с ручной росписью, оригинал Корнинга, один из всего пятидесяти экземпляров, середины девятнадцатого века. По счастью, я очень бережно держал прекрасное стекло. Понятия не имею, где оно теперь. Мое родовое наследство, но мне было не суждено. Любой музей сцапал бы его, как лещ приманку. Очень надеюсь, что оно до них дошло. Поскольку не мог вспомнить, как будет по-английски «лещ», Дошен перевел: «как рыба приманку». Он использовал слово «fish». Bream [10] , спокойно поправил его Геда, чем вызвал настоящее изумление гостей. Он, получается, не только знает английский, но еще и такие тонкости. Дошен несколько смутился. Геда, улыбаясь, поспешил объяснить им, что совершенно случайно — это лексикон из его юридической практики в Водном содружестве. В других областях, не связанных с водой, мой словарь совсем беден, сказал он. Я вас немного удивил, коллега, обратился он по-приятельски к Дошену. Как, вы сказали, называется лещ? Bream, bream. Думаю, я никогда и не знал этого слова, сказал Милан. Вы никогда не работали в Водном содружестве, смеется Геда.

10

Лещ (англ.).

Дальше беседа текла гораздо проще, можно сказать, совершенно по-дружески. Гедеон Волни оказался весьма любезным хозяином. Привыкшие к невротичным копателям-коллекционерам, что вечно нацелены на какую-то добычу и охвачены единственной мыслью, как до нее добраться, англичане были приятно удивлены любезностью Геды и его спокойствием. Они рассказывали ему о своей работе, о дальнейших планах, предстоящей поездке в Венгрию. Упоминали о трудностях, с которыми сталкиваются. Тоску в архивных учреждениях, леность чиновников, но, в то же время, и добрую волю отдельных специалистов и людей, помогающих им. Томас приступил к серьезным расспросам о коллекции, но тут появились родители Геды, жившие в другом крыле дома. Они, похоже, пришли немного раньше, так как было договорено, что они присоединятся к гостям только после осмотра коллекции, но ничего не поделаешь, вот они, оба одетые как на церковную службу. Худой, почти прозрачный господин восьмидесяти лет, в темном костюме-тройке, тщательно причесанный на косой пробор, и его жена, выглядевшая гораздо крепче мужа, в темно-синем платье с белым батистовым воротничком и брошью (с изображением тюльпана) на груди.

Знакомство произошло в полном соответствии с этикетом. Сначала дипломант Пражской консерватории (выпуск 1928-29 гг.) галантно представил свою супругу, Эмилию (студентку той же школы, но недолго), а затем назвал и свое имя: Янко Волни. Оба поздоровались за руку со всеми гостями. Затем господин добавил, что он профессор, композитор, директор музыкальной школы, скрипач и так далее. Можете представить, насколько я юн, шутил он, если успел сыграть на похоронах уважаемого и любимого профессора Леоша Яначека. Честно говоря, тогда я был еще студентом, но все равно было это довольно давно. Так как он говорил по-немецки, это его легкое самоироничное замечание выслушали с улыбкой только домашние. Остальные кивали головой, не очень понимая, чему. Геда помог отцу усесться в кресло, очевидно, на его обычном месте, и отец попросил гостей не обращать на них внимания и продолжить беседу. Несмотря на то, что среди многих иностранных посетителей коллекции часто встречались капризные торговцы, случайные люди, шпионы, скучные собиратели (это болваны особого сорта, ругался на них старый капельмейстер), он всегда старался быть по отношению к ним как минимум предупредительным. Это наша обязанность, говорил он домочадцам. Сейчас, когда у власти пустоголовая беднота, мы должны быть благодарны любому, кого занесет в нашу сельскую общину, и кто не вор и не разбойник. Хотя бы у детей будет возможность посмотреть на нормальных людей, а это уже кое-что. Главное, чтобы Геда не слышал, — добавлял он, по большей части, в его присутствии.

А

теперь он расспрашивал, в первый ли раз гости в нашей стране, как им тут нравится, а потом об их исследованиях и работе. Они терпеливо отвечали. Томас достаточно храбро принял вызов говорить с ним на немецком. Плохо его понимая, профессор постоянно просил повторить, а затем сам правильно произносил то, в чем ранее запутался Томас, и выглядело это, будто он поправляет какого-нибудь нерадивого ученика, что окончательно парализовало несчастного англичанина. Ваш немецкий хорош, но для меня, извините, немного непонятен, сказал профессор Волни. Поэтому давайте перейдем на языки, которые мы знаем лучше. В дальнейшем он обращался к нему через Дошена на сербском.

Он похвалил их интерес к нашему прошлому. Это только англичане еще умеют и могут, отдал им дань. Европа погрязла в подлости и коммунизме по колено. Посмотрите только на эту маоизацию Франции. Только Остров еще держится. Там люди все еще знают, что история началась не вчера. Он порекомендовал Томасу в своем изучении Досифея (Досифия, как он последовательно произносил) обратить внимание на одну ключевую культурную и политическую фигуру того времени: митрополита Стратимировича. Их отношения следует рассмотреть с нейтральной позиции, такой, как, например, ваша. Эти местные разжиревшие марксисты в один голос лопочут о том, что они были врагами, это вообще их самое любимое понятие. Они терпеть не могут читать, вот так-то.

Томасу уже встречалось это имя, но он захотел записать его еще раз. Язык у него спотыкался об эту сложную фамилию. Три раза писал «Страстратитимиртратимирович», и Дошен ему тихонько диктовал по буквам. Митрополит наконец-то был помещен в блокнот, а старый профессор заметил: Нелегкая это работа, господин мой хороший.

Агроном Боровия вежливо попрощался и ушел. Геда вышел его проводить.

А вы еще не видели коллекцию, спросил профессор немного удивленно и почти пропустил мимо ушей отрицательный ответ. Геда хотя бы представил вам наших предков? — показал он на портреты вокруг. О, нет, не успел, но нам бы хотелось, учтиво ответил Томас, видимо, ожидая несколько общих пояснений о порядке следования поколений семьи. Тут он ошибся, хотя впоследствии твердил Дошену, что нисколько в этом не раскаялся. Последовало многословное и подробное знакомство с генеалогическим древом Волни на протяжении веков, с немного грустным вводным замечанием: Наш ствол силен, но, к сожалению, не изобилует ветвями.

Я начну с самого старшего, с основателя этого дома, в котором вы сейчас находитесь. Это мой прапрадед, сказал старый профессор, подошел к картинам и встал перед первыми двумя, как будто это школьная доска. А это прапрабабка. Это единственные два портрета, которые писаны не с живых моделей, а позже, с дагерротипов, но лица переданы совершенно точно. Оба работы Романовича, художника из Нови-Сада, мастера своего дела. Может, вы уже видели его полотна, а еще он писал иконы по стеклу. Не помню, чтобы мы слышали это имя, думал вслух Томас, глядя на Милана. Нет, не слышали, согласился тот.

Да, господа мои, это вот Николас — Никола Волни, доктор наук Братиславского университета, директор местной гимназии, профессор, ботаник, зоолог, минеролог, химик, а немного и технолог, как сейчас бы это назвали. Родился в 1759-м, умер в 1827-м году. Тесса подошла, чтобы лучше рассмотреть вытянутое лицо, высокий лоб, серьезный, немного с прищуром взгляд и длинные волосы, разделенные слева низким пробором. Он выглядит очень интересно и одухотворенно, сказала она. Благородный человек. Таким он и был, милая госпожа, продолжил капельмейстер. Истинный естествоиспытатель и знаток природы. Каждый свой урок в гимназии он заканчивал нравоучением: собирайте гербарии, молодые господа, изучайте растения и животных, посох в руки, торбу за спину — и в лес. Заглядывайте в душу природы, слушайте, как бьется ее пульс. Узнайте ее, ведь к неучам она жестока. Она вас сотворила, но в мгновение ока может и «растворить».

Госпожа Эмилия достала из стеклянного шкафчика какую-то древнюю книгу и с гордостью показала ее Томасу: Посмотрите, это его учебник зоологии 1798 года. Что скажете? Томас внимательно разглядывал книгу, полную чертежей и рисунков, даже Тесса перегнулась через его плечо, чтобы посмотреть. Янкиша, прочти им это, об овце, это должно им понравиться, они благородные люди, предложила госпожа Эмилия. Композитор колебался. Как вы думаете, спросил он Милана, хотели бы они прослушать один урок из этой книги. Уверен, что да, ответил тот с убежденностью в голосе, и пока профессор менял очки, перевел вопрос Томасу. Папа, их интересуют совсем другие вещи, вмешался Геда, который только что вернулся, не стоит им надоедать. Ну да, сказал профессор, держа в руках раскрытую книгу и глядя на симпатичный рисунок овцы с двумя ягнятами. Как, вас это не интересует, спросила пожилая дама Тессу, на немецком. Хоть и не поняв ни слова, та с улыбкой кивнула головой. Да, да, конечно, ответил за нее Томас. Затем повернулся к Гедеону и добавил, будто извиняясь: Меня действительно привлекает все из тех времен. Это мой любимый век.