Дом мертвых запахов
Шрифт:
Пробки самых разных форм — отдельная история. Геда их никогда не заменял. Это было бы губительно для благовоний, утверждал он, а оригинальные пробки укупоривают лучше всего. Здесь мастера-рисовальщики отпускали свою фантазию на волю. Каких тут только не было цветов: раскрывшихся, с пестиком и тычинками, бутонов, роз с капельками росы, гроздей сирени, лилий, сердечек, бантиков, перевязанных лентой букетиков, сжатых рук с перстнями на пальцах, слез (на стеклянных флакончиках), колокольчиков, белочек с орешками в лапках, птиц, листьев, вееров с инициалами, конвертов с адресами, яблок и других фруктов, сосновых веточек, легче сказать, чего не было.
На фарфоровых флаконах были запечатлены жанровые сцены, тогда как на стеклянных доминировали литые или вылепленные, часто сложенные в виде мозаики, украшения
На другом флаконе нарисована группа девушек в развевающихся муслиновых платьях, которые, разбежавшись по васильковому лугу, собирают огромные букеты, а вокруг порхают птицы и разноцветные бабочки. Может быть, это должно означать, что во флаконе аромат цветов, изображенных на миниатюре, заинтересовался Милан, а картина служит своего рода рекламой. Нет-нет, объяснил ему Геда. Наоборот. Цветочные ароматы — это всегда сложные комбинации, а их составы хранятся под большим секретом. Поэтому флакон украшают нейтральным рисунком, а духам дают звучные названия. Иногда картина даже призвана слегка запутать след.
Каждый экспонат был снабжен маленькой картонной табличкой с номером, названием мастерской и годом изготовления, прибитой к деревянной доске под ним, а на сосуде тоже был номер, аккуратно приклеенный или привязанный к горлышку.
Огромный каталог, работа доктора Павела Хлубника, специалиста по истории мелких стеклянных и фарфоровых изделий, хранителя-советника Моравского музея в Брно, большого друга Геды, стоял на столе в библиотеке, но в этот раз его не рассматривали. И без того было слишком много впечатлений.
Помещения, служившие Геде только для занятий с коллекцией, содержались по строгим музейным правилам. В них не разрешалось курить (что будет тяжело для Летича, но он считал, что это стоит жертвы), туда запрещено было приносить легко испаряющиеся вещества, а также еду, лекарства или напитки. Пыль вытирали только два раза в месяц, с экспонатов сухой мягкой тряпкой, а с полок — влажной, но хорошо отжатой. Этим занималась Йохана, женщина, помогавшая семейству Волни по хозяйству, и никто другой. Чем меньше личных запахов будет контактировать с флаконами, тем лучше, утверждал Геда. Никаких комнатных цветов или других растений. Строгое отсутствие сквозняков (их и сам Геда всячески избегал) и никакого проветривания в дождливую погоду, при сильном солнце или малейшем ветре. Это павильон для драгоценностей, и ему должно служить, издал он приказание, еще в те давние годы, когда поставил в витрину первый десяток бутылочек, привезенных из Праги в студенческом чемодане. Как тогда, так и сегодня.
Здесь представлены три последних века, что весьма немало, сказал им Геда, когда они, изрядно уставшие, уселись в средней комнате и пили холодную воду, принесенную Ольгой. В том месте это было единственное разрешенное угощение.
У меня довольно много первых упаковок, а их найти сложнее всего. Также я довольно удачно рассортировал материалы, из которых изготавливали такие сосуды. Некоторые ищу до сих пор. Я очень долго и безуспешно разыскивал оригинал сирийского средневекового стекла, но его, к сожалению, похоже, и правда нет в наших краях. То, что вы здесь видите, он показал на две очень изящные темно-синие бутылочки, это отличная копия, работы Брокара. Может быть, мы попробуем что-то в Лондоне, обойдем антикварные лавки, поговорим с коллекционерами, серьезно предложил Томас. Да, сказал Геда, благодарю вас. Действительно, попробуйте.
Похоже, всегда было сложно изготовить хороший, долговечный, подходящий сосуд для благовоний, который безупречно закрывается, но не является хрупким, чтобы его можно было без проблем перевозить, но, опять-таки, чтобы он не был громоздким и красиво выглядел. Вот видите, продолжил Геда, это маленькие убежища аромата. Он должен где-то спрятаться, защититься. Его враг не только
Да, что угодно может его уничтожить, но вот доказательство, что он может сохраняться веками, засмотрелась на полочку Тесса. Не один ли это из парадоксов нашего мира. Геда кивнул головой и задумался. Они молчали. Как вы думаете, почему, задала Тесса знаменитый журналистский вопрос.
Я не до конца изучил эту область — обстоятельства сохранения аромата. Я все еще ее исследую. Об этом существуют разные мнения, чаще всего противоположные. Сейчас меня больше всего интересует именно практическая сторона вопроса. Не будем говорить о том, что сам аромат обязательно должен быть постоянной смесью, об этом в другой раз. Материал играет решающую роль. Затем — форма, цвет сосуда, место, где он хранится, способ обращения с ним, — все это необходимые условия для его существования. По счастью, мастера давно открыли, что, скажем, глазурованный фарфор ненадежен из-за мелкой пористости, точно так же комбинация благородных глин и металлов, как бы прекрасно она ни выглядела, — убийца аромата. Из-за объединения проницаемости и окисления. Стекло все же лучше всего, несмотря на хрупкость. Особенно важно, чтобы оно было правильно окрашено, как раньше сирийское. Если как следует обыскать ту часть света, я уверен, можно найти благовоние возраста в пять или шесть веков, настолько хорошо было стекло. Свет, как известно, разрушает аромат. Очень важна форма флакона, тип отверстия, горлышка, пробки. У настоящих, хорошо сделанных экземпляров всегда две пробки, внутренняя и внешняя. Когда-то, особенно в Египте, благовония упаковывали в большие ящики из порфирита, который в местах стыков заливали воском, но именно эта восковая пробка впитывала и разбавляла аромат, из-за чего от этого способа хранения со временем отказались. По моему мнению, а я изучил множество рисунков, от самых ранних и вплоть до современных, внутреннее пространство сосуда не должно оставаться единым, оно должно быть изогнутым, разделенным, а горлышко флакона — как можно ужe. Ароматическое вещество в таком изломанном пространстве не имеет прямой линии течения, что уменьшает его струение, оно, наоборот, задерживается по разным уголкам и так лучше сохраняется. Плоские флаконы удобнее, чем выпуклые, а хуже всего эти, похожие на бочонки. Это целая наука. Об этом можно говорить и говорить.
На вопрос Милана, почему он не запишет все эти выводы и где-нибудь их не опубликует, Геда принес из библиотеки немецкий журнал «Пестрый альманах коллекционера», январский номер 1975 года, в котором была напечатана его большая статья именно на эту тему, затем обширное интервью, взятое у него неким Петером Микласом, под названием: «Гедеон Волни, Просвещенный Архивариус Благовонного Наследия». Все это было прекрасно иллюстрировано отличной панорамой комнаты с экспонатами, с небольшой фотографией Геды в верхнем правом углу, и тремя флаконами, снятыми крупным планом, в нижнем левом. Это действительно впечатляет, сказал Милан. Вы заняли почти весь номер.
Они рассмотрели журнал. Милан перевел название интервью. Вы и есть хранитель, отдал ему дань признания Томас. Я не знаю никого, кто бы подобным образом занимался такими вещами. Среди ответов на вопросы была и одна небольшая, начерченная от руки, карта. Мой рисунок, как-то по-мальчишески похвастался Геда. Каков?
Когда-то благовония путешествовали по миру, как настоящие драгоценности, объяснил он содержание рисунка. Путь благовоний с Востока, их колыбели, на Запад, на огромный, ненасытный рынок, проходил по воде, двумя маршрутами, точно так же, как и путь порфирита, южных фруктов или специй. Из Порт-Саида корабли направлялись в Адриатику, а оттуда на запад, к Триесту, откуда дальше товар везли по суше, заказчикам в крупные города Европы. Второй путь проходил по Нилу до Александрии, оттуда по Средиземному морю, а затем по Черному, сначала в Одессу или Сухуми, затем по Дунаю, к Вене в Центральную Европу. Так же, как наша мисс Пардоу, напомнил Милан. О да, кто знает, какие благовония везла она с собой из Царьграда, весело подхватила Тесса. Больше всего запах жира и конского навоза, пробормотал Томас. Милан, само собой, не стал это переводить.