Дом мертвых запахов
Шрифт:
Переводя последние фразы, Милан все время наблюдал, как Геда жадно пьет воду, а руку, которой он держит стакан, сотрясает мелкая дрожь. Тесса вслух подтвердила его мысль об опасной игрушке. Действительно, сказала она, мы этого даже не осознаем… И все замолчали.
Ох, что-то я разболтался, внезапно встрепенулся Гедеон. Наверняка я вас сильно утомил. Ольга выгонит меня из дома. Она уже несколько раз появлялась в дверях, чтобы спасти вас от меня и отвести на стаканчик вина и пирожное. Пожалуйста. Несмотря на то, что эти несколько предложений он сказал по-английски, никто не сдвинулся с места. Все молчали и смотрели каждый в свою сторону. Милану это их сидение напомнило картины Рембрандта. Наступил вечер, они сидели в полумраке. Только слабый свет из библиотеки, который оставил Геда, когда ходил за журналом, сейчас отражался от стекла полки и падал точно на половину его лица, потом слегка касался руки Тессы, и немножко поблескивали очки Томаса. Выглядело, как на полотне старого мастера: некий просветленный адепт наставляет новичков. В определенном смысле, так оно и было. Ольга их тихонечко позвала: Проходите, пожалуйста.
Они не пошли в гостиную пить чай. Извинились, им надо было спешить. У обоих уже были договоренности на вечер. Пока они в сопровождении Геды и Ольги пробирались по коридору к выходу, послышались звуки скрипки. Это папа играет, сказала Ольга. Он думал, что вы сейчас, после коллекции, ненадолго зайдете к нему. Весь день спрашивал о
Тесса отправилась в театр на балет «Коппелия». Ее сопровождал Владо Летич. Судя по овациям, которыми публика встречала и провожала исполнителей, постановка, должно быть, была великолепна, но Тесса и Владо едва успевали увидеть хоть что-то из того, что происходило на сцене. Она, не умолкая говорила о запахах. Несколько раз повторила выражение Геды: послание давно увядшего цветка, на что Владо сказал, это совсем как у Шелли.
Томас и Милан тот вечер провели у молодого историка литературы, много знающего и доброжелательно настроенного. Они с Томасом должны были изучить какой-то давний перевод труда Досифея «Жизнь» [21] на румынский, сделанный одним из его современников, известным Димитрием Цикиндялу, священником из Ваната.
21
Досифей Обрадович. Жизнь и приключения.
Томаса интересовал не сам перевод, а пространное предисловие-комментарий, вышедший из-под пера переводчика, на который обратил внимание молодой ученый, утверждая, что речь идет о ярчайшем примере полемического жанра, в котором переводчик подробно анализирует и яростно защищает принципы Досифея, и в пух и прах разносит его оппонентов искусным опровержением их мнений. Милану не потребовалось много времени, чтобы понять, что этот вечер станет пустой тратой времени, несмотря на упорные попытки Томаса этого избежать.
Ни англичанин не мог понять острые моменты дискуссии, скрытые в потоке мелких местных аллюзий, да и вообще невозможно было вычленить какой-либо смысл из путаных поповских причитаний, ни, по правде говоря, молодой ученый не знал достаточно хорошо румынский, чтобы как следует им все это растолковать.
Для Милана это «убийственное» глаголание восемнадцатого века, после послеполуденных впечатлений у Геды, звучало непонятно и далеко, как эскимосское пение. Он не скрывал своего неудовольствия. Поторапливал Томаса, причем даже не вполне вежливо, а коллеге точно так же напоминал, чтобы не засыпал их таким количеством имен и дат, ведь англичанин приехал сюда не из Скотланд-Ярда. Несчастный историк совсем сконфузился. По его мнению, материал был огромной важности. Он частил, как заведенный, какими-то сведениями о пресловутом Цикиндялу, раскрасневшись от возбуждения, подчеркивая каждый раз, что то, о чем он сейчас скажет, очень интересно. Милан никогда не слышал ничего более скучного. И где только нашел того попа, перебивал он его. Вот ведь куда заводят благие намерения. Визит, к счастью, закончился довольно рано. К тому времени, когда Тесса и Владо вернулись из театра, полные впечатлений об ароматах, они уже поужинали.
Если бы Томас только знал, с каким нетерпением ждал его профессор Волни, он создал бы себе великое наследие (любимое выражение профессора), если бы зашел к нему тем вечером, и, вместо бесплодных дискуссий о замшелом Цикиндялу, сыграл с ним концерт Баха для двух скрипок, как он предвкушал, но, увы, напрасно. Все было готово. Оделся он еще до полудня. Подготовил инструменты, ноты, два пульта, даже платки, на случай, если тот забудет. Для угощения: сэндвичи, вино и рулет с маком, венец кулинарного мастерства Йоханы. Из своих «тайных закромов» он достал бутылку старого венгерского мерло, подарок Геды на какой-то день рождения. Для Томаса он приготовил лучшую, работы Паржика, скрипку, так и положено, гостю всегда дают самое лучшее. Сам всю вторую половину дня немного разыгрывался, так, вполсилы, перебирал ноты, просто чтобы вспомнить. Я немного разогрею руки, оправдывался он перед женой, а она его подбадривала. Ей было приятно, что он решил блеснуть перед отличным скрипачом, настоящим соперником. Профессор очень радовался предстоящему музицированию. Он обожал эту пьесу Баха. Они часто исполняли ее вместе с Карлом, причем в этой же самой комнате. Иногда он брал альт, когда они проверяли новые скрипки. В городе и на школьных концертах они несколько раз играли с коллегой Мильковичем, который был неплох. Во времена регулярных выступлений, в те далекие дни, однажды у него состоялось большое турне. Он объехал шесть городов, с разными приглашенными музыкантами. В Сомборе, Осиеке и Граце приглашенным солистом был известный скрипач, маэстро Йожеф Пехан. Программу составили таким образом, что в начале солировал Волни, а в конце к нему присоединялся гость, и они вдвоем, как скрипичный дуэт, исполняли Баха, концерт для двух скрипок, в прекрасной аранжировке Кубелика. Успех был оглушительным. Им присылали бутылки вина, визитки с приглашениями на новые гастроли, букеты цветов. Осень 1938 года. Давно минувшее время. Йожеф Пехан, милый, молчаливый Йожика, ангельская рука, скрипач, со звучанием Орфея. Покончил жизнь самоубийством 23 февраля 1943 года в номере печской гостиницы «Палладинуш», где он той зимой играл с пианистом Мирославом Купкой, за кров и нищенскую еду. В его крепко сжатой левой руке нашли клочок бумаги с надписью «Fur Elise» [22] . Так эта тихая, трепетная душа наконец-то воссоединилась в вечном покое со страстью всей своей жизни, клавесинисткой Элизабет Нан, женой директора Братиславской Оперы, раз уж не смог избавиться от супружеской упряжки, а еще меньше от зловещего лагеря Треблинка, по окраинам которого был развеян и ее пепел. А Волни тогда в Альтенберге грузил неподъемные ящики с немецким оружием и тайком слушал (и обожал) Броневскую. Когда по возвращении домой, вместе с остальной почтой, аккуратно сохраненной для него преданной Аницей Райкич, он застал и телеграмму от Купки из Печа: «Вчера вечером убил себя наш Йожка тчк Похороны здесь, скорее всего послезавтра тчк Мирослав», то сразу же начал собираться в дорогу. Насилу смогли его убедить, что похороны дорогого друга, на которые он так спешил, состоялись два с половиной года назад. Он сильно тосковал по Йожке. И сейчас он по нему горюет.
22
«К Элизе» (нем.).
Тот самый концерт для двух скрипок Баха, к которому он в тот день так по-мальчишески готовился, глубоко отпечатался в его сердце еще и потому, что именно с этим дипломным произведением он более полувека назад с отличием окончил консерваторию. Конечно, с небольшим опозданием
Самый старый аромат в коллекции Волни датировался концом семнадцатого века, что Гедеон выяснил после долгого и терпеливого исследования. Он относился к так называемым насыщенным восточным вариантам и наряду с еще несколькими имевшимися у него похожими составами, это был оригинал из мастерской Бен-Газзара. В свое время самая известная древняя александрийская мануфактура по изготовлению лекарств, косметических средств и парфюмерии, основанная еще во времена мамлюков сохранялась как семейное дело вплоть до середины девятнадцатого века. Геде понадобилось довольно много времени, чтобы собрать основные сведения о своих экспонатах. Нелегко разгадать возраст какого-нибудь аромата. Для этого, помимо таланта к распознаванию состава, чего Геда не был лишен, требуется много упорного труда для установления происхождения, то есть места и способа изготовления, а также автора композиции. Для этой, исключительно сложной работы, Гедеон на протяжении многих лет воспитывал, по его словам, свой орган обоняния и накапливал разнообразные знания, в особенности по истории, ботанике и другим естественным наукам. Все-таки, больше всего, по его словам, он добился путем непосредственных исследований, так как опыт в этом деле незаменим. Рыскал по складам сырья крупных парфюмерных предприятий, изучал ароматы всяких экзотических растений, которые до этого встречал только в разных атласах и книгах, обонял их смолы, жиры, базы, масла и соки растений. Прилежно составлял перечни и по собственной системе отмечал редкие нюансы и различия. Он читал и изучал старые аптекарские рецепты, каталоги, заметки и инструкции. Все это аккуратно записывал, создавая собственную документацию, которой могли позавидовать многие институты. Для европейских комбинаций, которых у него было больше всего, все это проделать гораздо легче. Помимо обширной литературы, которая была более или менее доступна, ему помогали и многие эксперты, мастера, химики, смотрители местных заводских музеев и архивов, институтские исследователи. Больше всего помогал покровитель, советник и пример для подражания, доктор Густав Хайнеман из Кёльна, который, как многолетний мастер-составитель фабрики подписался под сотнями исключительных, уникальных композиций, некоторые из которых Геда включил в свою коллекцию, хотя они и относились к молодым ароматам. Хайнеман также был автором нескольких полезных книг и справочников в этой области. Дар и склонность к этой работе он унаследовал от своего отца, химика Отто Хайнемана, также бывшего когда-то одним из столпов кёльнской фирмы, специалиста по парфюмированным водам, основателя фабричного музея, который со временем, благодаря усилиям его сына, перерос в городской, затем в Вестфальский, то есть, в один из наиболее богатых музеев ароматов в мире.
Геда нашел Густава Хайнемана благодаря рекомендации аптекаря Петровича из города Стара Пазова, одного из многочисленных отцовских «кузенов», который в молодости был однокашником кёльнского ученого по Гамбургскому университету. Нелюдимый кёльнский мастер на удивление с большой радостью вспомнил товарища своих студенческих дней и взял под крыло его молодого родственника, хотя это и не входило в его обыкновение.
С его помощью и благодаря тщательным исследованиям, Геда установил, что собрал почти все важнейшие авторские ароматические комбинации старых мастеров, причем не только известных европейских мануфактур, но и различных небольших аптек, среди которых оказались работы таких специалистов, как Дорфер, Ферре и Баум. Он также нашел кое-какие ценные остатки из тайных алхимических лабораторий, прекрасные и стойкие благовония которых продавались под чужими названиями. Например, несколько ранних вещей из итальянской мастерской Дорини [23] . Изделия руки самого мастера, Франко Дорини. Ему даже удалось добыть несколько образцов из его мастерской более позднего периода, когда тот, из-за полицейских гонений, вынужден был переселиться во Францию и тайно работать в какой-то заброшенной деревне в Провансе. Композиции Дорини в качестве базы имели, в основном, лаванду, лавр, мускатный орех и цветок лимона, примерно с двадцатью-тридцатью добавками, а в качестве раствора он использовал в большинстве случаев сандаловое, кокосовое и миндальное масло, смолу кипариса и ланолиновые мази. Позднее, во Франции, он добавил в базы еще и ландыш, гибискус, мускус оленя, кориандровое и льняное масло. Еще у Геды были различные формы бальзамических баз, их он в достаточном количестве находил в Чехии и Верхней Австрии, хотя рецепты были, скорее всего, турецкие. Было у него и некоторое количество кельнских растворов в маслах цитрусовых, самого раннего периода, с порошком корицы, сассафраса и разных сортов магнолии. Были у него вещи начального периода существования фабрики «Герлен», а именно произведения достославного мастера Берни, еще 1825 года. Тогда он, в основном, работал по египетским образцам, затем в его композициях первый раз появляется мускус виверры и индийский нард. Собрал Геда и достаточно смолистых составов, а из Каира привез даже несколько запечатанных сосудов с образцами. Держал несколько лучших спиртовых комбинаций новейшего времени, из одной частной мастерской в Варне, созданных известным Иваном Молховым. Это настоящий одорарий минувших времен, сказал воодушевленный доктор Хайнеман, впервые увидев коллекцию Геды, а случилось это, когда он приехал с одним очень важным подарком для своего младшего коллеги и подопечного. Об этом еще пойдет речь.
23
Сейчас известный французский парфюмерный дом «Дорин».
Гедеон Волни бросился в авантюру коллекционирования в неполные девятнадцать лет. Он пустился в нее с сокровенной мыслью, движимый инстинктом, желая удивить мир открытием, если не аромата библейских времен, хотя, возможно, даже он в какой-либо форме должен был сохраниться вплоть до наших дней, то, по меньшей мере, какой-нибудь из древних восточных смесей начала тысячелетия или ранее, о которых он много слышал и читал. Он был уверен, что их еще можно где-нибудь отыскать в Измире, Каире или Дамаске, даже в Стамбуле, единственное, все это надо как следует исследовать. Однако не суждено ему было стать этим счастливчиком. Впрочем, как и никому до сих пор. Более того, из путешествий в те города он не привез ничего стоящего, и даже немногое оставил из того, что ему оттуда привозили многочисленные перекупщики, да и то, что оставил, было весьма посредственным. К большому удивлению, ароматы, которые он не смог отыскать там, на их родине, удалось обнаружить здесь, в Европе. В ее недрах сотня чертей держит наковальню, и днем и ночью они куют то, что и во сне не приснится, говорит Хайнеман. Здесь ищи все, чего, как ты думаешь, нет нигде. И правда, в результате поисков именно в небольших европейских городах, он набрел на несколько флаконов с очень интересными ароматами, о которых, судя по необычным компонентам и смелым композициям, сделал вывод, что ароматы египетские, а по упаковке в чешское и австрийское стекло восемнадцатого века можно было сказать, что и сами образцы очень старые.