Дом на городской окраине
Шрифт:
Родня крутила головой, вздыхала и предсказывала бухгалтеру погибель. Разумеется, денег он в приданое не получил. Она состояла в обществе, заботящемся о приданом для невест, но это общество обанкротилось, и жена лишилась приданого. Жаль, но денег лишились и другие.
Его мысли перескочили на супругов Гаеков, потерявших большое состояние на военных займах. Михелупа интересовали точные цифры. Он несколько раз осторожно заводил об этом речь, но Макс Гаек молчал. Фантазия бухгалтера рисовала цифру со многими нулями, которую он был готов внести в графу расходов. Это его возбуждало и наполняло беспокойством. Мистическая власть цифр притягивала его, как иных притягивает черная магия.
Супругов Гаеков должен был бы сокрушить удар судьбы, но не сокрушил. Они должны были чувствовать себя растоптанными роком и раненными
— Хотелось бы мне знать, — неожиданно произнесла пани Михелупова, — на что Гаеки живут? Как они могут позволить себе дорогое путешествие за границу? Я себе не представляю! Наверно, у них там, в Ишле, какие-нибудь родственники, иначе это вообще невероятно.
Они лежали и прислушивались, как снаружи бормочет ветер и вдали гудит паровоз.
Бухгалтер пробормотал:
— Мне ни до кого нет дела. Пусть каждый живет, как знает…
Жена ответила:
— Думаешь, мне до кого-нибудь есть дело? Вовсе нет. Я только удивляюсь…
По оконному стеклу забарабанил дождь.
Дом, куда бухгалтер ежедневно отправлялся на службу, отличался почтенной дряхлостью и барочной крышей. Входили туда через проезд, напоминавший туннель. В этом проезде, окутанные полумраком, за длинным столом над тарелкой супа из требухи обычно сидели торговцы овощами да кучера с медными лицами и синими фартуками. В понедельник проезд заполнялся деревенскими подростками, которые пили черное пиво и громко обсуждали, когда пойдут на футбольные матчи. Выходил проезд во двор, заканчивающийся новостройкой — чем-то вроде фабрики. Здание звенело как телеграфные провода, окна его дрожали, невидимые машины грохотали. Дворник, сидевший у ворот, глядел на двор пустыми глазами и жевал беззубым ртом. Он был неподвижен и каменно-спокоен; волновать его могло лишь появление мальчишек, прокрадывающихся во двор за обрезками цветной бумаги. Дворницкий пес подполз ближе, чтобы обнюхать брюки бухгалтера. Распознал запах свинца, равнодушно улегся и стал вылизывать мокнущую морду. От старости пес тоже пал духом и стал проявлять равнодушие к службе. Его обоняние притупилось; если он не мог распознать работника предприятия, то, не глядя на пришедшего, дважды равнодушно лаял.
Канцелярия, где работал бухгалтер, была просторна, залита светом. За современными письменными столами, за пишущими машинками и у телефона сидели барышни, словно бы сработанные в мастерской одного и того же манекенщика. Все они носили серебряно-волнистые прически, все демонстрировали молочно-белую кожу и неподвижные черты лица. Холодными пальцами они еле прикасались к клавиатуре пишущих машинок; казалось, их беспокоит только одно: не блестит ли у них нос, не попала ли на молочно-белое лицо крупинка сажи? Серебристые барышни вертелись в заколдованном круге. Служили в канцелярии, чтобы иметь средства для ухода за кожей, которая увядала от бесконечного сидения в канцелярии. В груди их жило единственное желание: чтобы их полюбил фабрикант преклонного возраста и оплачивал их расходы по восстановлению платиновой окраски волос и молочно-белого цвета кожи. Они голодали из принципа, чтобы сохранить линию. Но в любой канцелярии появляется девица с естественным цветом волос и дряблой кожей. Она голодает поневоле, потому что ей не хватает жалованья. Дряблокожие девицы лелеют мечту, что из канцелярии их вызволит какой-нибудь пожилой ремесленник.
Бухгалтера отыскал в канцелярии коммивояжер Кафка. Уселся на стул, разглагольствовал, передавал приветы и не собирался уходить. Михелуп поглядывал на него с подозрением. Уж не пришел ли он занять денег? Но коммивояжер рассеял его опасения и продолжал без устали говорить. Повздыхал насчет плохо идущей торговли… Он явно томился скукой и старался убить время. Глазел по сторонам, с какой-то судорожной веселостью пытался вставить в разговор то один, то другой анекдот. Косился в сторону серебристых барышень, надеясь рассмешить их своими шуточками. Но барышни хранили серьезность, прекрасно сознавая, что от смеха появляются морщины.
Чтобы
Они спустились в подвальное помещение, где однообразно гудела ротационная машина, из утробы которой, словно изо рта фокусника в варьете, выползала лента покрытой печатным текстом бумаги.
— Новейшая немецкая машина, — объяснял бухгалтер. — Обошлась нам в баснословную сумму. Столько работы, столько работы! — вздыхал он. — Чем больше экономических трудностей, тем больше выпускается печатной бумаги.
Потом вывел коммивояжера во двор. Там стоял крикливо-желтый автомобиль, напоминавший огромную черепаху. Пан Кафка, как и бухгалтер, принадлежавший к роду Медленноходящих и разделявший его ненависть к самонадеянным авто, которые угрожают общественной безопасности, при взгляде на роскошную машину не смог скрыть восхищения. Он трогал радиатор и с видом знатока тихо присвистывал.
— Красивая вещь!
Бухгалтер нахмурился. Ему не хотелось, чтобы коммивояжер хвалил машину.
— Чья она? — пожелал знать пан Кафка.
— Нашего шефа, — пробормотал Михелуп. В его голосе звучало неудовольствие. Когда речь заходила о владельце предприятия, он становился недоброжелательным сатириком.
— Вы спрашиваете, кому принадлежит этот автомобиль? — скрипел он. — Так знайте же, он принадлежит господину Артуру Гану…
Сама природа повелевала бухгалтеру почитать начальников, но господина Гана он не выносил. Да и как он мог почитать человека, который ведет себя легкомысленно и радуется, когда серебристые барышни фамильярно зовут его: «Турль». Владелец большого предприятия, а подписывается «Турль Ган» словно агент, торгующий открытками. Бухгалтер не любил этого господина, потому что тот окликал его «Эй!», говорил с ним нарочито громко, точно он плохо слышит и плохо соображает. Кого это ты окликаешь «эй»?! Бухгалтер окончил реальное училище, в то время как этого Турля выгнали из коммерческого училища. Бухгалтер был возмущен и желал Турлю погибели.
Со вздохом он вспоминал его отца. Это был достойный человек. Голыми руками на пустом месте создал крупное предприятие. Михелуп как сейчас видит великого человека, как он в обеденный перерыв, склонив голову, рыщет по двору. Тросточкой роется в куче отходов. То гвоздик найдет, то ржавую подкову. Все это уносит в свой кабинет и раскладывает на письменном столе. Подкараулит бывало идущих домой рабочих и проверяет их карманы: не уносят ли они кусок свинца. Он уважал товар, а деньги уважали его. Сына отправил в Англию, пусть, мол, повидает свет и получит образование. Но Турль обнаружил в Лондоне племя таких же Турлей и привез из Англии лишь пристрастие к виски, английскому сукну и кровавому бифштексу.
Коммивояжер поддакивал: так, так, совершенно верно, а как же, настали иные времена… Бухгалтер сообщил Кафке, что на следующей неделе пани Михелупова будет праздновать день рождения и он надеется, что тот почтит их посещением. Коммивояжер обещал прийти.
Дважды в неделю Михелуп выходил из дому, чтобы побыть на людях. Он шел в кафе, служившее резиденцией клубу шахматистов. Как шахматист он не многого стоил: проигрывал даже слабым соперникам. Однако на шахматном поприще его уважали за самоотверженность и старание. Кто раздобыл для шахматистов помещение? Кто организовывал турниры между разными клубами? Бухгалтер также посодействовал, чтобы у шахматистов были членские билеты, которые обеспечивали им скидку в некоторых магазинах. Для себя же он добился от хозяина кафе скидки при расчете за съеденное и выпитое.