Дом на площади
Шрифт:
— Поднять его. Через полчаса чтобы он был здесь, — сказал Лубенцов.
Альбина охотно перевела эти слова по телефону жене Зеленбаха.
Бургомистр явился минут через пятнадцать. Альбина доложила о его приходе.
— Зовите, — сказал Лубенцов.
— Может, лучше, если он подождет минут десять, я сказала ему, что вы очень заняты.
Лубенцов засмеялся, но повторил:
— Зовите.
Зеленбах вошел и поклонился. Лубенцов сказал:
— Завтра утром пошлете машины за бензином в Фихтенроде. Обратитесь к коменданту майору Пигареву. А вы уже говорили с автотранспортными фирмами? Еще не говорили? Ах, как нехорошо! Просто
Но Зеленбах не уходил. Он начал говорить сдержанно-взволнованно:
— Я понимаю, что ко мне имеется много претензий… Это вполне естественно при моей должности в столь тяжелое время… Я выполнял указания оккупационных властей… и старался, очень старался… заслужить доверие. Я и впредь буду…
Лубенцов прервал его:
— Теперь слишком поздно говорить на эти темы. — Заметив, что эти слова имеют двойной смысл, он поправил Альбину: — Поздно в том смысле, что поздно, время позднее. Я прошлую ночь совсем не спал.
Когда дверь за бургомистром закрылась, Лубенцов сказал Воронину:
— Постели мне здесь где-нибудь.
Альбина воспротивилась этому.
— Что вы, товарищ подполковник, — сказала она. — Знаете что? Поедем пока ко мне. У меня хорошая квартира. Вы отдохнете, а завтра я подыщу вам… Есть очень хороший особняк генерала в отставке фон Липпе. Сам генерал сбежал.
Лубенцов улыбнулся и махнул рукой.
— Неудобно подполковнику спать в генеральской постели.
Она воскликнула:
— Наоборот, это поднимет ваш авторитет среди немцев.
Ее кто-то позвал, и она вышла.
— Резвая бабка, — сказал Воронин.
— Да, молодец девица, — согласился Лубенцов. — Ты ее, кажется, не очень любишь?
Воронин на этот вопрос ничего не ответил, а только спросил:
— Ну что, вызвать Ивана? Поедете к ней отдыхать?
— Нет, не поеду, — засмеялся Лубенцов, — не бойся.
Воронин, довольный, ухмыльнулся и пошел стелить Лубенцову постель. За этим занятием его застала Альбина.
— Вы кому стелете? — спросила она.
Воронин ответил с некоторым злорадством:
— Как так кому? Подполковнику Лубенцову, коменданту города.
— Он поедет ко мне. Коменданту нельзя так спать. Это снижает его авторитет.
— Опять ты со своим авторитетом! Да не вмешивайся ты не в свое дело! Тут все свои, переводить не надо.
Глаза Альбины сверкнули, но она сдержалась, подошла вплотную к Воронину, разметала его чуб и сказала шутливо:
— Ох, вы какой строгий! Как монах.
Ее голос зарокотал.
Воронин, неожиданно для себя самого, схватил ее за плечи. Но она вырвалась и сказала:
— Ну, ну, осторожнее на поворотах. Коменданту пожалуюсь.
Воронин вполголоса выругался и проговорил не без восхищения:
— Ух, проклятая!
— Девушку я тебе раздобуду, не беспокойся, — сказала Альбина, приводя в порядок прическу. — Такую эффектную, что не видел ты ничего похожего. Любой национальности, какую хочешь. А меня не трогай.
— Ладно, иди к бесу, — пробурчал Воронин. — Не искушай. Надоела.
Она постояла с минуту, посмотрела, как он стелет на диван шинель и байковое одеяло, и, с презрением покачав головой, сказала:
23
Исключается (нем.).
— Ладно, я сейчас сама постелю.
Но вместо того чтобы стелить, она стала звонить кому-то по телефону. Она говорила по-немецки. Потом, поманив за собой Воронина, вышла на балкон. Вскоре к дому подкатила автомашина. Из нее вылезли две немки, неся два огромных баула, в которых, как вскоре выяснилось, были одеяла, подушки, простыни и полотенца. Одна из немок — пожилая, пухлая — говорила с Альбиной подобострастно, низко кланяясь и прижимая ручки к высокой груди. Альбина отвечала ей кратко и не слишком приветливо.
— Гут, [24]– повторяла она много раз, но довольно сухо.
Вторая немка — востроглазая служаночка — стояла у стены и смотрела на Альбину и Воронина боязливо, но с интересом.
Альбина выпроводила их. Глаза ее были полны торжества.
— Подлизывается, старая карга, — сказала она.
— А это кто? — спросил Воронин.
— Фрау Бетхер, хозяйка галантерейной фирмы. Я у нее работала одно время. Сволочь порядочная.
Когда Лубенцов наконец улегся спать, было два часа ночи. Заснул он не скоро — перед его закрытыми глазами все мелькали лица и пейзажи. И ему все казалось, что он едет без конца куда-то. Такой напряженной жизнью он, пожалуй, и на фронте не жил.
24
Хорошо (нем.).
«Завтракал с капиталистом, полдничал с помещицей, обедал с английским баронетом, провел вечер с подпольной коммунистической группой, — думал он, усмехаясь. — Как в авантюрном романе. Расскажешь — не поверят».
Спал он плохо.
Ему снилось, что он ползет с двумя разведчиками по снежному полю. Они в белых маскхалатах. Впереди виднеется черная полоска леса, а левее деревенька, вся разрушенная.
«Немцы там, в деревне», — говорит кто-то из разведчиков, и Лубенцов узнает голос своего бывшего ординарца Чибирева, погибшего в городе Шнайдемюле. Он удивляется, почему Чибирев здесь, и радуется тому, что Чибирев, оказывается, был в длительной отлучке и наконец вернулся, а вовсе не был убит, как это считалось раньше. И он тут же решает оставить Чибирева при комендатуре, причем нисколько не удивляется тому, что он, комендант, ползет по снегу, как разведчик.
Они ползут и вскоре замирают позади одного из крайних домов покинутого, полуобгоревшего. И они видят, что по деревне ездят машины, ходят немецкие солдаты. Но когда трое из этих немецких солдат приближаются, Лубенцов с изумлением и не без ужаса замечает, что это вовсе не немцы, а англичане: майор Фрезер, бывший комендант Лаутербурга, и два английских офицера — голубой и коричневый. Все пьяны и веселы. С ними красивая немка с высоко взбитой прической и бокалом в руке. Лубенцов слышит звук взводимой гранаты и говорит Чибиреву: