Дом на полпути
Шрифт:
— И что же изволила сказать моя мать? — насупив брови, полюбопытствовала Андреа тоном, не предвещающим ничего хорошего.
Финч описал руками некое подобие арки:
— Э-э... ну, сама понимаешь, трущобы и все такое прочее. Квин водит тебя... э-э-э... как она считает... по непотребным, что ли, местам. Неприличным. И ей это не нравится.
— Бедный мистер Рокфеллер. — Эллери, печально покачивая головой, оглядывал помещение. — Он бы весьма обиделся, услышав такие эпитеты, Финч.
— Ах, я не об этом месте. — Финч совсем смешался и покраснел. — Черт побери,
— Кстати, Андреа, — ввернул Эллери, — я чуть было не сподобился сводить тебя сегодня в Рэнд-скул. Вот уж развлеклись бы, джентльмены, представляете? Этим пролетариям-интеллектуалам палец в рот не клади.
— Вам кажется это смешно, — проворчал сенатор Фруэ. — Послушайте, Квин, почему бы вам не оставить Андреа в покое?
— Какого черта, — ласковым голосом спросил Эллери. — У вас что, своих дел нет?
Финч покраснел до корней волос.
— Я же говорил, поделом нам, Квин, — криво усмехнувшись, заметил он. — Пойдем, Саймон. Не надо было нам соваться.
Борода юриста волновалась над белой скатертью, подобно водопаду, внезапно остановленному в своем движении.
— Квин, без глупостей. Если Андреа...
— Ну, это уж воистину последняя капля! — воскликнула Андреа.
— Спокойно, Андреа. У нас есть о чем поговорить с этим человеком. Скажите, Квин, что вам надо от Андреа?
Эллери выпустил облачко дыма. В глазах его прыгали бесенята.
— Что всем мужчинам надо? Маленький домик за городом, садик, детишки мал-мала меньше.
— Перестаньте паясничать. Вам меня не провести, Квин. Вы все еще носитесь с этим делом Уилсон?
— Это допрос или риторический вопрос?
— Сами знаете что.
— Что ж, — чуть не пропел Эллери, — вообще-то это не вашего ума дело, но раз уж вы столь любезно задали вопрос — да. А вам что до этого?
— Саймон, — нервно окликнул юриста Финч.
— Не будь такой размазней, Гросвенор. Так надо. Как друзья Андреа...
— Тоже мне друзья! — ледяным тоном проговорила Андреа, но забарабанила пальцами по столу и побледнела.
— Мы прекрасно понимаем, что не любовь к обществу Андреа забавляет вас прилипнуть к ней с тех самых пор, как ту женщину из Трентона осудили. Так что можете вы, в конце концов, выложить, что у вас на уме?
— Покой и прекращение вашего слоновьего вмешательства не в свои дела, это если между нами говоря. Ясно и понятно?
— Зачем вы увиваетесь вокруг Андреа? В чем вы ее подозреваете?
— Нет, — сердито заявила Андреа, — мое терпение лопнуло. Вы забываетесь, сенатор Фруэ. Что же касается вас, Дакки, то я просто не понимаю, как вы могли. Конечно, опять мама. Вечно она вертит вами, как ей угодно.
— Андреа! — взмолился финансист.
— Никаких Андреа! И вы, сенатор, забыли, что я совершеннолетняя и сама могу разобраться, как и где проводить время. И никто не заставит меня делать что-то по указке. Если я захотела бывать по вечерам с мистером Квином, это мое дело, а не ваше. Я знаю, что делаю; а если нет, — добавила она со слабой и горькой улыбкой, — я сама это скоро увижу. А теперь, не будете
— Конечно, Андреа, раз ты так близко к сердцу это принимаешь, — извиняющимся тоном произнес толстячок, выбираясь из-за стола. — Я лишь исполняю мой долг перед вашим семейством. Засим...
Эллери встал и вежливо ждал. Больше никто не произнес ни слова. Тогда он пробормотал:
— Я-то, грешный, полагал, что роль ваша ограничивается законом, сенатор. Или вы тоже в сыщики переквалифицировались? А коли так, то позвольте приветствовать вас — в нашем полку прибыло.
— Паяц! — огрызнулся сенатор Фруэ, держась за бороду. — Смотрите не зарывайтесь! — И он удалился.
— Прошу прощения, Андреа, — сказал Финч, взяв Андреа за руку.
— Я понимаю, что это не совсем ваша вина, Дакки, — отозвалась она, улыбнулась ему, но руку вырвала.
Финч вздохнул, поклонился Эллери и отправился вслед за своим непробиваемым спутником.
— Подозреваю, Андреа, — сказал Эллери, не садясь, — что вы отправляетесь домой? Вечер безнадежно испорчен.
— Не глупите. Он только начинается. Потанцуем?
Эллери вел свой «дюзенберг», увеличивая скорость. Мотор выл все с большим надрывом, словно древний лев, кусающий себя за хвост. Он несся по бетонке, будто все силы ада гнались за ним.
— У-у-у! — кричала Андреа, придерживая руками шляпу. — Как у вас с рефлексами, мистер? Я еще молода, а жизнь прекрасная штука.
— Я есмь, — уверил ее Эллери, пытаясь извлечь одной рукой сигарету, — истинная башня силы.
— О, только не это! — взвизгнула она, сунув ему в рот свою. — Эта колесница, быть может, и способна бегать без руля и без ветрил, но мне не хотелось бы проверять. Хотя, — вдруг серьезным голосом проговорила она, — не скажу, что это так уж меня заботит.
— Правда? Это вы о чем?
Она опустилась поглубже на свое сиденье поближе к нему, косясь на разворачивающуюся ленту дороги и, казалось, не видя ее.
— Да так. Давайте без сантиментов. Куда мы едем?
— Ах, да какое дело! Широкое шоссе, милый спутник противоположного пола, никаких пробок, солнце, нещадно палящее. Я счастлив. — Эллери помахал сигаретой.
— Вам хорошо.
— А вам нет? — покосился он на нее.
— Конечно. Безумно. — Она закрыла глаза. Эллери стал смотреть на дорогу. Через некоторое время она открыла глаза и игривым тоном сообщила: — Представляете? Утром я нашла седой волос.
— Проклятье! Так рано? Вот видите, сенатор Фруэ оказался прав. Вы его вырвали?
— Идиот. Разумеется.
— Как будто скорбь можно утолить лысиной, — продекламировал он.
— Это еще что такое? Звучит загадочно.
— Не то слово. Это «Tusculanarum Disputationum». Если бы вы больше времени потратили на познание, а не на «окончание» школы, вы бы знали, что этот перл изрек сенатор Цицерон. Глупо, говорит он, рвать волосы в скорби.
— О! — Она снова прикрыла глаза. — Вы думаете, что я несчастна?