Дом на солнечной улице
Шрифт:
Это был лучший Новруз из всех, что у меня были. Быть в доме ака-джуна и проводить время с радостными тетями, которые пели, наряжаясь в яркие новые платья на Новруз, было превыше любых мечтаний шестилетней девочки. Даже для такой привереды, как я, хрустящие маленькие печенья были соблазнительны. В тот год весеннее равноденствие было утром. Маман рано нас разбудила, нарядила в новые вельветовые платья: Мар-Мар в кирпично-красное, а меня в темно-синее, расчесала нам волосы и послала наверх.
Гостевая комната на втором этаже оставалась для нас загадкой, потому что ее дверь в резной раме была закрыта весь год. Это была единственная комната в доме с мебелью во французском стиле. Азра хранила свой самый старый фарфор в вишневом буфете со стеклянными дверьми. Пол украшал старинный ковер сарук. Мы собрались вокруг укрытого терме дубового стола в центре комнаты. Саба и Лейла поместили вазы с крессом по четырем углам терме и расставили семь символических предметов Хафт сина в позолоченных блюдцах. На первый день Новруза Азра надела ожерелье с бирюзой поверх белой кружевной блузы. Она подкрасила волосы хной и вплела в них льдисто-голубой шелковый шарфик. С подкрашенными волосами она выглядела намного моложе. Она подогрела сотейник с суманаком и налила его в хрустальную миску, чтобы раздать вскоре после точки равноденствия. Ака-джун приколол белую куфи к редким седым волосам и надел фисташково-зеленый халат – тот, который носил только на Новруз. Он сел за стол и взял Священный Коран из центра Хафт сина. На обложке Корана был крупный золотой ромб, украшенный переплетением крошечных цветов. Под ромбом я могла прочитать слово «Коран», написанное крупным шрифтом – арабский алфавит не сильно отличался от персидского. Ака-джун прочитал несколько аятов на арабском. Я не поняла ни слова, но было что-то мистическое в его приятной позе и успокаивающем тоне, отчего я сидела тихо и спокойно. Мужчина в фисташковом халате читал слова на поэтичном языке, что казался мне волшебным.
Вскоре после равноденствия мы получили свои подарки. С первой страницы Корана ака-джун достал новые хрустящие банкноты и раздал каждому по десять туманов. В то время это были большие деньги. Мы все обнялись и поцеловались – как целуются иранцы, в каждую щеку. С улицы доносилась волынка. Тети танцевали под весенние мелодии. У них была особенная пластинка, которую они проигрывали на граммофоне на Новруз. Они даже попросили маман потанцевать с ними. Я редко видела, чтобы маман танцевала, но она встала и пустилась с ними в пляс. Все нарядились в цветочные длинные юбки, которые ака-джун привез из хаджа в Мекку. Цвета юбок сливались, когда они кружились, раскидывая весенние бутоны вокруг Хафт сина. Мы с Мар-Мар носились между цветами, пытаясь двигаться в ритме песни. Ака-джун и Азра радостно хлопали. Реза держал Коран в руках и не отрывал глаз от текста, пытаясь не обращать внимания на музыку и танец. Маман прислонила папину фотографию к одной из ваз с крессом. Он улыбался нам из Америки, скучая по маман, Мар-Мар и мне.
На двенадцатый день Новруза Реза попросил всех одеться после завтрака. Рано утром до рассвета ака-джун уехал в теплицы в Рей – маленький город на юге Тегерана – купить саженцы и цветы для своего сада. Маман не хотелось ехать, но, поскольку остальные собрались, согласилась и она. Мы отправились на оливковом «Пежо-504» Резы. Азра села рядом с ним, а остальные втиснулись на заднее сиденье – мы с Мар-Мар на коленках у мамы и Лейлы, а Саба посередине.
Реза повез нас в мечеть Фахрие в районе, куда часто ходил на молитву. Привычку ходить в мечеть в полдень и на закате он завел после революции. Я видела, как ака-джун молится на своем коврике или Азра покрывает голову и тело белой с цветами чадрой, становясь на колени для молитвы, но не видела, чтобы кто-то из моих родных ходил в мечеть. Как и во многих светских семьях Тегерана, бабушка и дедушка молились в одиночестве и не заставляли детей молиться дома или посещать службы.
– Мы будем молиться в мечети? – спросила я Резу, завидев минарет.
Он рассмеялся и посмотрел на меня через зеркало заднего вида.
– Разве похоже, что твои тети собираются на молитву? – сказал он.
– Ты такой юморист, Реза, – сказала Лейла. – Нет, Можи-джан. Он везет нас голосовать.
– Голосовать?
– А что это такое? – спросила Мар-Мар.
– Скоро сама увидишь, – сказала Лейла.
Перед зданием мечети сформировалась длинная очередь. Попасть внутрь стремились люди в совершенно разной одежде – некоторые женщины были в платках или чадре, а другие, как маман и тети, были с непокрытыми головами. Хиджаб еще не был обязательным, и женщины еще могли появляться на публике без него. Улица была забита мотоциклами и машинами, и для парковки не осталось свободного места. Реза высадил нас перед воротами в мечеть и поставил машину в одном из проулков. Крепкие платаны, высаженные вдоль дороги, показались мне знакомыми. Это была улица Вали-Аср, та самая, куда мы ходили несколько месяцев назад на демонстрацию. Мягкий бриз покачивал тени на плечах людей, а серьги и очки поблескивали в танце света и тени.
Мы встали в очередь. Уже потеплело, и маман разрешила мне не надевать пальто поверх темно-синего вельветового платья. В тот день я была в носках с кружевом и новых туфлях и изо всех сил старалась их не испачкать. Мар-Мар тоже надела то же платье, что и на Новруз. Мы были похожи на близняшек. Люди вокруг казались счастливыми и добрыми, говорили маман комплименты о том, какие мы очаровательные, и даже щипали нас за щеки, что я просто ненавидела. Маман отвечала им сердечно и объясняла, что у нас год разницы; я привередничала в еде, вот Мар-Мар и росла быстрее. Чтобы пройти в двойные ворота мечети и зайти во двор, нам понадобился час. На стенах во дворе висели плакаты, и они занимали меня во время нашего медленного продвижения. Я узнавала буквы, которые уже выучила, и пыталась прочитать слова. Над главным входом в мечеть висел огромный портрет аятоллы Хомейни.
– Зачем люди сюда пришли? – спросила я Резу.
– Можи, мы пришли сюда голосовать за Исламскую республику, – сказал Реза. Он поднял меня с земли и усадил на локоть. – Видишь, люди заходят внутрь? В зале для молитв стоят ящики для голосования. Мы зайдем внутрь и опустим наши карточки для голосования в эти ящики.
– А что значит «голосование»? – спросила я.
– Это значит, что мы будем выбирать свой вид правительства. Никакой больше монархии. Никакого шаха.
Я вспомнила дни призывов к смерти и день, когда шах Мохаммед Реза покинул Иран, но не поняла, что Реза имел в виду под выбором правительства. Концепт демократии, особенно исламской, был смутной и дурно определенной идеей даже для взрослых иранцев. Я ничего не знала о демократии, хотя меня заворожили детали процесса голосования в тот день в мечети Фахрие. Карточки для голосования были занятными прямоугольниками, разделенными перфорированной линией на две равные разноцветные части. Справа была красная с печатным НЕТ, слева зеленая с рукописным ДА. Все члены моей семьи проголосовали в тот день. Даже маман, несмотря на некоторые сомнения, порвала карточку надвое и протолкнула свое ДА в ящик. Она, как и большинство иранцев, надеялась, что новая республика принесет всем справедливость и равенство, и пусть даже исламский стиль республики не был четко определен, многие скептически настроенные граждане проголосовали в ее пользу. Люди злились из-за социального неравенства между богатыми и бедными и роскошной жизни, которую вела семья Пехлеви. Экстравагантное «празднование 2500 лет Персидской империи», которое шах устроил за несколько лет до революции, многих иранцев вывело из себя расточительством иранской монархии. Одним из основных обещаний аятоллы Хомейни было распределение богатства нашей богатой нефтью страны поровну между всеми гражданами.
Выйдя из зала для молитв, мы с Мар-Мар принялись бегать друг за другом вокруг фонтана для омовений во дворе. С приходом весны по нашим венам заструилась свежая кровь, и солнечный свет на коже казался приятным. Мы играли, пытаясь найти карточки с ДА среди тысяч красных карточек, которые голосующие бросали на землю. Своими иссиня-черными туфлями мы взбивали алое море НЕТ, которое укрывало плитку двора. Две буквы «нун» и «ха» затопили двор. Но мы не могли найти ни единой зеленой карточки с «алеф», «ре» или «йа».
На крыльях Руха
И тогда я поднялся и, развязав свой тюрбан, снял его с головы и складывал его, и свивал, пока он не сделался подобен веревке, а потом я повязался им и, обвязав его вокруг пояса, привязал себя к ногам этой птицы и крепко затянул узел, говоря себе: «Может быть, эта птица принесет меня в страны с городами и населением. Это будет лучше, чем сидеть здесь, на этом острове».