Дом на солнечной улице
Шрифт:
– Мы говорили вчера ночью. Политическая ситуация становится сложнее день ото дня, – сказал ака-джун.
– Я вчера читала в газете комментарии Хомейни, – сказала Лейла. – Он говорил об исламском учении для женщин. Я боюсь, нам больше не будет разрешено поступать в университеты. – Она поставила свой чайный стакан на блюдце и сложила руки на коленях. – Я думала на днях пойти с тобой в посольство, – сказала она маман, – но теперь… можно мне поехать с вами?
Маман какое-то время смотрела на нее с открытым ртом, не до конца понимая, что Лейла имеет в виду.
– Ты хочешь поехать в Америку?
– Да. Я хочу учиться в Америке, – сказала Лейла.
Все смолкли. Только Мар-Мар стучала ложкой о стакан, размешивая чай.
– Мой последний экзамен через два дня. Я получу аттестат через пару недель, – сказала Лейла.
Ака-джун глубоко вздохнул. Он разгладил кустистые брови пальцами и бросил взгляд на дрожащие на утреннем ветру смоковницы. Настало время собирать спелые смоквы.
– И давно ты это надумала?
– Я мечтаю об этом какое-то время… но теперь, когда ситуация каждый день становится все хуже… я хочу поступить в университет. Я хочу учиться на врача.
– Секте танхайи, дохтарам [15] .
– Я знаю, что это трудно. – Она замолчала.
Азра закрыла лицо руками и покачала головой. Ей не нравилось, что баба уехал в Америку и оставил нас дома, разделив семью. Каково ей было принять решение Лейлы уехать? Саба с печальным выражением на лице смотрела на Лейлу. Я видела, что на глаза у нее набегают слезы. Они выросли вместе и всю свою жизнь делили одну спальню.
– Почему нет? – сказала маман. – Она может поехать с нами, и мы вместе подадимся на визу. Ака-джун, так я покупаю пять билетов до Франкфурта?
15
Быть одной тяжело, дочь (перс.). – Прим. ред.
Маман сложила наши вещи в шесть огромных чемоданов, а большую часть мебели переместила в подвал. Нашу квартиру она сдала паре с младенцем, а ака-джуна попросила взять на себя старых и новых жильцов. Каждый день мы становились все ближе к баба, и ожидание встречи вызывало в моем сердце восторг. В те дни ничто не могло меня обрадовать больше, чем путешествие с ака-джуном. Мой любимый ака-джун, серебристый голос «Тысяча и одной ночи», загадочный путешественник по морю и песку, собирался взять нас в страну чудес. Он читал нам «Синдбада-морехода», и я гадала, специально ли он выбрал эту сказку. Он рисовал нам яркие картины Руха, гигантской птицы с длинным сверкающим хвостом, что жила на загадочной вершине и скармливала чудовищную добычу своим птенцам. Он рассказывал нам, как Синдбад привязал себя к ноге Руха и пролетел над Долиной Тысячи Змей. Я представляла, как мы летим над опасными долинами, чтобы добраться к баба. Ака-джун был спасителем, который развернет тюрбан и привяжет своих девочек к гигантской птице. Спасет ли он нас от падения в открытые пасти голодных змей? Конечно, спасет. Сафар больше не был рискованным шагом, если в путешествии с нами был ака-джун.
В самолете я представляла, что сижу на крыльях Руха между Мар-Мар и ака-джуном – маман с Лейлой позади – и парю в облаках. Стюардессы выглядели очаровательно в темно-синих костюмах и шляпках-таблетках, с оранжевыми шарфиками на шеях и маленькими платочками в передних карманах пиджаков. Они рассыпали любезные улыбки по рядам, а нам принесли паззл с Эйрбасом А300 «Люфтганзы», раскраску и коробку с шестью скорбными карандашиками, которую я хранила потом долгие годы. Ака-джуна никогда не интересовало, что я ем. Маман была занята беседой с Лейлой в ряду позади нас и не следила за мной во время обеда. Я съела пасту в сливочном соусе, а жесткую курицу спрятала в смятую салфетку. Мы глядели в овальное окно самолета и дивились восхитительными видами Земли, каких никогда не видели прежде. Высокие цепи Эльбурса сливались с отмелями Черного моря, а когда появились квадратные заплатки зеленой земли, ака-джун сообщил:
– Мы над Европой. Ждать недолго.
Мюнхен – первый иностранный город, который я помню четко. Мы прибыли туда ночным поездом из Франкфурта, и большая часть путешествия скрыта туманом. Я была измотана путешествием и разницей во времени и почти спала. Ака-джун много раз бывал в Германии и с Мюнхеном был знаком лучше, чем с любым другим городом в этой стране. Он немного говорил по-немецки и потому с уверенностью и непринужденностью мог ездить на метро. Мы приехали с утра и пешком отправились в отель неподалеку от Мариенплац – старой городской площади Мюнхена. Маман позвонила в американское консульство, едва мы заселились, и ей назначили встречу на следующий день.
Следующим утром они с Лейлой отправились в консульство, а нас ака-джун после завтрака повел на Мариенплац. Стоял облачный июньский день, и многие пришли в Старый город. Район был окружен высокими зданиями странной архитектуры, какой я никогда не видела в Тегеране – разве что в страшных фильмах. Я впервые столкнулась с западным городом и его готическими зданиями. На мощеных улицах не было машин, и люди спокойно переходили дорогу. В магазинах были ряды полок со свежим хлебом, сыром и фруктами. Названия магазинов были написаны над дверями слева направо, совсем иначе, чем вывески на фарси в Тегеране. Хоть я и не знала немецкий алфавит, я обратила внимание на отчетливую индивидуальность букв в словах. В фарси буквы алфавита перетекали одна в другую, чтобы составить слова, и ни одна из букв не сохраняла свою индивидуальную форму.
Ака-джун купил на рынке несколько красных яблок, большую буханку белого хлеба и тускло-желтый сыр бергкезе. Мы расселись на бетонной мостовой перед великолепным зданием Новой ратуши и пообедали, наслаждаясь звоном курантов, когда огромные часы на башне отбили одиннадцать. На бледно-зеленом, покрытом патиной балконе под часами вокруг королевской четы начали танцевать фигурки с цветными флагами в руках. Колокола продолжали звенеть несколько минут на протяжении танца, и люди делали фото танцующих фигурок. Хоть мне и понравилось представление и прогулка с ака-джуном и Мар-Мар, я переживала за маман и гадала, удалось ли ей получить визу.
После обеда, вернувшись в отель, мы узнали плохие новости. Маман позвонила баба и с рыданиями пересказала ему случившееся. Маман плакала, и по моим щекам тоже струились слезы. Я поняла, что поехать в Америку будет не так просто. Я представляла, как лечу верхом на птице Рух и приземляюсь, будто принцесса, когда она расправляет гигантские крылья для меня, будто скользкую горку. Ака-джун поглядывал на маман, пока та запутывала и распутывала пружинку телефонного провода.
– Будет другой день и другой город, – сказал он после того, как маман повесила трубку. Он верил в завтрашний день и возможности, которые он нес, а я верила в моего ака-джуна. В того, у кого в груди хранились зачаровывающие сказки, в того, кто знал заклинание, способное унести нас в дальние земли.
Мы около трех недель ездили по Германии, переезжая на поезде из города в город. Мы таскали с собой гигантские чемоданы и многочисленные сумки, всегда в спешке, пытаясь ничего не забыть. Когда мы ехали ночью, маман не спала из страха пропустить остановку. Однажды она от усталости заснула, и я проснулась от свистка поезда, объявляющего прибытие к станции. Окно вагона было покрыто паром, и вывески снаружи было сложно прочитать. Некоторые немецкие буквы мне уже запомнились. Через размытое стекло я опознала несколько букв на вывеске «КЁЛЬН», которую мы проехали. Я вскочила с койки и растрясла маман, которая спала подо мной.