Дом на улице Гоголя
Шрифт:
Четыре года, четыре сентября, а потом вместо неё приехал граф. Так больше продолжаться не может. Да, он согласен с графом, не может.
— Я предложил Наташе выбор: развод или расставание с вами, Сергей. Она пока согласилась три года не приезжать в Россию. Полагаю, что за три года вы устроите свою жизнь.
Наступило время без Наташи, пытался справиться, даже и в самом деле как-то попробовал устроить свою жизнь, да ничего не вышло.
Посреди безвременья позвонила дочка:
— Пап, мы с Платошей уезжаем в путешествие. Юлия Павловна повезла Ваньку на Лазурный Берег,
— Машенька, а это не опасно — забираться в джунгли? — рывком вышел из забытья Сергей.
— У нас опытный проводник. Всё пучком, не волнуйся. Да, пап, если Юлия Павловна позвонит, успокой её, скажи, что мы на острове Пасхи — она там бывала, поэтому не испугается за нас.
— А если узнает про джунгли — испугается?
— Конечно. Всякое же говорят про Амазонию — ну, те, кто там не был.
— А те, кто там был, что говорят?
— Говорят, что это тропический рай. Да не волнуйся ты, папа. Мир у наших ног, и он не страшен, а захватывающе интересен. Выбирайся почаще из Загряжска, и ты сам в этом убедишься. Ну, всё, целую, созвон ровно через десять дней. Обещай, что не будешь волноваться.
Он начал волноваться, как только Маша положила трубку, а скоро беспокойство уже не давало ни спать, ни есть. В назначенный, одиннадцатый, день он ни на минуту не расставался с телефоном, то и дело проверял, есть ли связь, хватает ли зарядки. Ни Маша, ни Платон не позвонили и не отвечали на звонки. Ни на одиннадцатый день, ни на двенадцатый. В ночь на тринадцатый день, когда Сергей уже решил, что утром свяжется с Юлей — пора немедленно организовывать поиски, телефонный звонок.
— Да! Алло! Машенька! — охрипшим вдруг голосом прокричал в трубку Сергей.
Но это была не дочь. Звонил сын из Киева.
— Что случилось?
— Ничего, вроде бы, не случилось.
+— Тогда какого чёрта трезвонишь среди ночи?! — сорвался Сергей.
— А Машеньке, стало быть, можно беспокоить тебя по ночам?
— Она не звонит третий день, я беспокоюсь.
— Третий день?! — притворно ужаснулся сын. Между прочим, мы с тобой не разговаривали месяца три. Ты этого не заметил? Не беспокоился обо мне?
— Так, говори, зачем звонишь, — Сергей с трудом сдерживал ярость, в которую неожиданно перелилась его тревога.
— Утром я вылетаю в Загряжск. Встретишь?
— Нет, Борис, не прилетай. Сейчас это очень несвоевременно. Я позвоню.
— Мне необходимо срочно увидеться с тобой, папа.
— Нет, Борис. Возможно, мне придётся отъехать, и, возможно, завтра. То есть, уже сегодня.
Положил трубку и тут же забыл о сыне. Маша! Паника ударила тугой волной, сдавила голову. Сбегал в ночной магазин, купил, поставил на стол, смотрел, отходил, возвращался, покрутил в руках, открыл, быстро пошёл и вылил водку в унитаз: «Нет!».
Носился раненым зверем по дому. Выбежал
— Папа! Я разбудила тебя? Просто я думала, что ты волнуешься, поэтому набрала тебе, как только...
— Боже мой, дочка, как хорошо, что ты позвонила! У тебя всё в порядке?
— Всё нормально, папа. Мы живы и здоровы. Днём перезвоню. Пока!
И сразу навалилась усталость, мозг начал засыпать, когда Сергей ещё не успел добрести до дивана. Уже улетая в сон, вспомнил: сын звонил, зачем-то он понадобился Борису.
—У меня переигралось, встретить смогу, вылетай.
Так, три часа на сон, и в аэропорт.
Борис кинулся, обнял, широко улыбаясь, и это было необычно: раньше он вёл себя сдержанно, при встречах с отцом чувств, если таковые у него и имелись, не демонстрировал. К тому же он прилетел с объёмистым чемоданом, хотя в предыдущие приезды ему хватало небольшой дорожной сумки.
— Ты куда-то ещё, кроме Загряжска? — Сергей кивнул на чемодан.
— Да, сегодня ночным поездом еду в Москву.
— Уже сегодня? Из дома в котором часу выезжать? В одиннадцать? Ну, ничего, я постараюсь вернуться пораньше. А сейчас, ты уж не сердись, Борис, но довезу тебя, и сразу на работу — дел невпроворот. К шести вернусь, и поговорим.
Доставал из багажника чемодан, рванул, а тот оказался лёгким, будто совсем пустым. Удивился, но некогда было задумываться; он, действительно, за последние две недели, пока Маша бродила по джунглям, запустил все дела — все мысли сейчас там, на фирме.
Сергей не вернулся к шести, как обещал сыну. С порога наткнулся на чемодан, уже выставленный в прихожую из бывшего кабинета Ивана Антоновича — там всегда останавливался Борис. После чемодана увидел белое лицо. Сергей помнил о сыне, поэтому и спешил уладить самые срочные вопросы, он помнил, но только до Машиного звонка. Потом — всё из головы вон. Замотался с делами, опомнился, когда уже подходило к девяти. Помчался домой. А в голове не досада на свою забывчивость, не чувство вины перед сыном, а одно только: что же на самом деле произошло в джунглях?
Нет, не напрасно болела у него душа все последние дни, ох, не напрасно: в группе туристов, с которыми Маша и Платон путешествовали по Амазонии, пропал человек, молодой австриец. Ушёл ночью в джунгли, один, и пропал. Потому и задержались с возвращением в Икитос — перуанский город, из которого можно звонить — искали пропавшего австрийца. Парня до сих пор ищут, но пока не нашли.
Он чувствовал, что дочка о чём-то умалчивает, и продолжал тревожиться.
Позже, когда Маша приехала навестить отца, он ошеломлённо слушал про церемонию айяуаска, во время которой выворачивается ум, появляются эльфы и анаконды, а время визуализируется: «Это лабиринт, папа. Время — это лабиринт. Я его видела, трогала его стенки, я блуждала по нему».