Дом на улице Овражной
Шрифт:
От возмущения Женька покраснел, стал махать руками и шмыгать носом. Я изо всех сил толкал его под стулом ногой. Но он только отмахивался. Леонид Александрович смотрел на него озадаченно. Я подумал, что он, наверно, сейчас встанет и скажет: «А пойдите-ка вы оба отсюда вон, надоел мне этот крик и шум!» Но вместо этого старый хозяин вдруг поднял руку.
— Постой, постой, — проговорил он. — В каком году, ты сказал, ее осудили?
— В одна тысяча девятьсот седьмом, — все еще сердясь, хмуро буркнул Женька.
— Девятьсот седьмой… девятьсот седьмой… — Вольский потер пальцами лоб, словно силился что-то припомнить. — Мне тогда было… одиннадцать лет…
— Тогда столыпинская
— Погоди, погоди, — нетерпеливо прервал его Вольский. — Я тогда учился в четвертом классе гимназии… Учительница? Нет, никакой учительницы я не помню… Да что ты меня путаешь! — вдруг воскликнул он и ударил себя ладонью по лбу. — Никакая она не учительница! Это Маленькая докторша.
— Докторша? — в недоумении переспросил Женька. — Какая докторша?
— Ну, конечно! Маленькая докторша. Так мы ее звали!..
Глава девятая
Сколько прошло времени? Час, два, больше? Мы сидели и слушали Леонида Александровича, боясь пропустить хоть слово. Он теперь не казался мне чудаковатым. Все, что он рассказывал, было просто и понятно, как хорошая книга, от которой нельзя оторваться.
Говорил Леонид Александрович медленно, часто умолкая и задумчиво улыбаясь. Я слушал, глядя то на него, то на портрет стройного молодого человека с аккуратными усиками, и, будто перескакивая со ступеньки на ступеньку, все ниже и ниже, представлял себе его в давние годы. Тогда он носил форму гимназиста, не было у него еще никаких усов, и звали его не Леонидом Александровичем, а просто Леней.
Я хорошо представил себе то время… Неспокойная осень. В город отовсюду ползут тревожные слухи. Слова «бунт», «восстание», «революция» на все лады повторяют и полицейский пристав, который заходит к Лёниному отцу — чиновнику судебной управы, и бородатый дворник Куприян, и кухарка Ариша. Говорили, что большевики готовят нападение на самого царя. Появилось и еще одно слово, которого Леня прежде никогда не слыхал, — «стачка».
Как-то дворник Куприян, злобно ворча, принес в дом лист бумаги с оторванными углами. Он снял его с ворот дома, где жили Вольские. В листке было сказано, что рабочие должны с оружием в руках защищать свои права. Еще говорилось там, что царь гонит на войну с Японией тысячи рабочих и крестьянских сыновей и что гибнут они из-за глупости царских генералов, чтобы богачи и хозяева заводов и фабрик еще больше наживались и богатели.
От дворника пахло водкой и луком. Он сказал, что эти листовки вешают на стенах и заборах разбойники-большевики, студенты и евреи. Под большим секретом сообщил он Лёниному отцу, что недолго большевикам и евреям осталось тешиться и пить христианскую кровь.
Когда Куприян ушел, отец вслух, хотя и негромко, прочитал весь листок матери, а увидав, что Леня стоит и слушает, прогнал его из столовой.
С каждым днем становилось в городе все тревожней, все неспокойней. Говорили, будто на пушечном заводе, в Коромыслихе, рабочие устроили митинг и многих из них зарубили вызванные туда казаки.
Однажды Леню не пустили утром в гимназию, хотя день был не воскресный и не праздничный. Ариша, ахая и суетясь, снимала со стен иконы и для чего-то ставила на подоконники, так, чтобы их было видно с улицы. Отец вернулся со службы еще до полудня. Выглянув из окна, Леня увидел, что улица как-то необычно пустынна, а во многих окнах соседних домов выставлены иконы. Он спросил у матери, для чего их выставили, но мать велела ему сейчас же отойти от окна.
В полдень за окнами послышалось нестройное пение. Леня тайком приоткрыл занавеску и увидел толпу людей. Люди пели и несли в руках иконы и портреты царя. Но вот, поравнявшись с бакалейной лавкой, где, сколько Леня помнил себя, торговал маленький добрый и близорукий Самуил Шнейдер, несколько человек из толпы бросилось к дверям. Лене почему-то стало страшно. Сначала он подумал, что, наверно, это «разбойники-большевики» собираются ограбить лавку старого Шнейдера. Но тотчас же заметил среди толпы дворника Куприяна.
Толпа ревела и ломилась в двери лавки. Леня увидал, как Куприян поднял с мостовой камень и швырнул его в окно. Брызнули стекла. Внезапно дверь распахнулась, и сам старый Шнейдер, бледный, с трясущимися губами, появился на пороге. Его сбили с ног. Он что-то кричал. Леня тоже закричал от страха и кинулся к матери, в столовую.
Неожиданно на улице загремели выстрелы. Потом все стихло.
Вечером Ариша, убежав куда-то на полчаса, вернулась и сообщила новости. Толпа разбежалась, потому что за Шнейдера заступились рабочие с мебельной фабрики. У рабочих были ружья, но стреляли они вверх, видно, чтобы только попугать.
С этого дня Леня стал бояться дворника Куприяна, а когда тот ругал большевиков и студентов, не верил ни одному его слову.
Как-то вскоре, выходя из гимназии после занятий, Леня встретил своего одноклассника Степу Кукушкина. Степы в тот день на уроках не было, и все решили, что он заболел. Но Кукушкин сказал, что и не думал болеть, а ходил смотреть митинг на мебельной фабрике.
Мальчики вдвоем побежали к фабрике. Еще издали увидели они в воротах множество людей. Рабочие стояли молча, сосредоточенно, окружив незнакомого Лене человека в черном пальто и широкополой шляпе. Было их очень много. Видно, пришли сюда и рабочие с бумажной фабрики и большерукие, хмурые, закопченные землекопы с рудника, где на днях уволили шестерых рабочих.
Незнакомец что-то говорил, стоя на куче ящиков посреди двора. Чтобы лучше видеть и слышать, ребята взобрались на забор. Человек в шляпе говорил о том, что черносотенцам-погромщикам надо дать крепкий отпор. Он сказал, что во многих городах рабочие организовали комитеты общественной обороны, милицию и дружины. Леня вспомнил стрельбу на улице, когда толпа ломилась в лавку Шнейдера. Наверно, это толпу разогнали такие же дружинники, как и в тех городах, о которых говорил незнакомый оратор.
Потом на ящиках появилась худенькая, совсем молодая женщина в синей шубке и белой меховой шапочке. У нее был звонкий голос, и мальчишки, сидя на заборе, хорошо все слышали. Она говорила, что рабочие не должны терпеть, когда хозяева увольняют их, штрафуют и стараются украсть каждую копейку. Этому надо положить конец. Пусть администрация рудника примет обратно шестерых уволенных рабочих, пусть увеличит поденную плату, отведет помещение для больницы…
В толпе послышались крики: «Правильно!», «Верно говорит!» А девушка рассказывала, что на многих заводах — она сама там была — хозяева пошли на уступки рабочим. Только выступать нужно всем вместе, сообща, — пускай хозяева поймут, что рабочие до конца будут бороться за свои права.
Внезапно Леня услыхал разноголосые трели полицейских свистков. По улице к воротам фабрики бежали городовые. За ними, у площади, показались казаки на лошадях. Что-то не видно их было, когда Куприян швырнул камень в окно лавки Самуила Шнейдера!