Дом ночи и цепей
Шрифт:
Когда я прокручивал наш разговор в памяти снова и снова, то все время видел лицо Катрин, исполненное сурового стоицизма, и понял, что это означало. Я подумал, не считала ли она, что Зандер сказал больше, чем она была готова принять. И то, что я видел в ее лице, было мрачным фатализмом, смирением перед темной неизбежностью.
«Ничто не является неизбежным».
«Вот как? Клострум был неизбежен. Там не было никакой надежды».
Это была злая мысль, воистину ядовитая. В своем полусонном состоянии
Во сне я из пучины сомнений был брошен в глубины ужасной определенности. Неизвестное будущее уступило место неумолимому ужасу прошлого. Я закричал, зная, что я сплю и вижу сны, и зная, какими будут эти сны. Я пытался проснуться, зная, что могу лишь погрузиться глубже.
Я был на поле боя, окруженный пламенем горящих танков. Я отползал прочь от обломков «Химеры». Чудовища были повсюду. Они были бедствием, бесконечным роем. Они были воплощением пожирания. Жала пронзали солдат. Когти вцеплялись в изуродованные тела. Тираниды поднимали трупы к небу, полному дыма. Я видел целый лес хитиновых копий, тянувшийся к багровому горизонту. Искажения сна сплелись с безупречным воспроизведением этой картины в памяти.
Несколько дней воспоминания о Клоструме не появлялись, словно щадили меня. Но они лишь затаились, чтобы ударить с еще большей силой. Эти воспоминания обожгли мои чувства. Я ощущал нечестивое зловоние тиранидов. Я чувствовал запах крови, человеческой крови, в таких количествах, что, когда я дышал, его теплый соленый металлический привкус наполнял мой рот. Клубы дыма вливались в легкие, и мучительный кашель сотрясал мою грудь. Земля резала мои руки.
Все было таким настоящим. В этом кошмаре все было именно так, как я переживал это в реальности. Я пытался подняться, и снова чувствовал боль, когда тиранид набросился на меня. Я чувствовал свою правую руку и ногу – и спустя несколько секунд чувствовал, что их нет.
Было во сне и то, что к нему добавляло мое воображение. Странные искажения реальности, пытавшиеся окончательно сломать то, что осталось от моего духа. В этом сне тираниды смеялись. Тысячи тысяч чудовищ ревели в свирепом хохоте. Этого смеха не могло быть, и в реальности его не было, но все же он раздавался в моих ушах так же оглушительно, как взрывы машин и снарядов. Он пронзал мою душу, как вопли раненых. Он продолжался и продолжался, ужасный ревущий смех, которого я не слышал тогда, но слышал сейчас. Это был смех злого разума, смех существа, скрывавшегося за силуэтами тиранидов и смеявшегося над хрупкостью человека перед ним.
Смех был невыносим. Он становился все громче, громче, чем рычание и вопли, мучительнее, чем удары по моим другим чувствам. Я завопил и не слышал свой крик. Я пытался зажать уши, но почувствовал, что мои руки парализованы. Я пытался закрыть глаза, но они не закрывались. Я кричал изо всех сил. Паралич, который приносили кошмары, охватил меня, и я ничего не мог сделать.
Я вопил. Я пытался двинуться. Я думал, что сойду с ума.
Я проснулся, крича с такой силой,
Когда я наконец отдышался, то понял, что смех настоящий. Он слышался с первого этажа и был человеческим, голоса людей в моем сне превращались в голоса чудовищ.
Шатаясь, я встал на ноги и встряхнул головой, пытаясь очистить ее. Туман сна не уходил. Казалось, я все еще чувствую запах дыма и крови. Я не мог думать четко, был словно оглушен, и двигался, как человек, увязающий в болоте. Внутри меня росло смутное чувство гнева. Здесь были люди, не имевшие отношения к этому дому. В Мальвейле звучал шум веселья. Это было оскорбление для меня и для тех солдат, что погибли на Клоструме.
Я не задумывался над тем, откуда эти люди могли знать, о чем мой сон.
Распахнув дверь, я спустился из своей башни. Смех в галерее казался оглушительным. Он раздавался из комнаты Зандера. Я направился к его двери. Он явно сделал это назло мне. Он пригласил в Мальвейль своих распутных друзей. Это было недостойно с его стороны, но если он хотел разозлить меня, это у него получилось. Я доставлю ему такое удовольствие. Он пожалеет, что провоцировал меня. В этот момент я был готов задушить его.
Шум веселья был необычайно громким. Смех звучал с какой-то дикой, свирепой радостью. Это был хохот сотен людей. Они все просто не могли поместиться в комнате Зандера. Я понимал это, но проигнорировал эту мысль. Я был слишком зол.
Вдруг я замер около комнаты Катрин. У меня перехватило дыхание. Из-под ее двери в коридор текла кровь.
– Катрин! – закричал я.
Никто не ответил.
Я снова позвал ее и схватился за ручку двери. Она открылась, и, ворвавшись в комнату, я оказался посреди бойни.
Повсюду была кровь. Толстый слой ее покрывал пол и стены. Потолок был пропитан кровью, с него падали багровые капли. Длинные полосы кожи, словно содранной с тел, свисали со стен, приколотые острыми обломками костей. По всей комнате, на полу и на мебели валялись куски расчлененных трупов, словно на прилавке мясника. Гроздья отрубленных рук вцеплялись одна в другую, их сжатые пальцы впивались в кожу. Бедренная кость, измазанная смолой и подожженная с обоих концов, свисала на цепи с потолка. Это был единственный источник света в комнате. Кость на цепи слегка покачивалась от едва ощутимого сквозняка.
Зловоние крови было таким же, как в моем сне, даже еще более удушливым в закрытом пространстве.
И черепа, десятки их, блестевшие от крови, капавшей на них с потолка. Черепа были сложены в пирамиды, окружавшие кровать.
Моя восьмилетняя дочь сидела на постели, обняв руками колени, прижатые к груди. Ее широко раскрытые глаза смотрели в никуда, рот был распахнут в безмолвном крике, она дрожала от ужаса. Я взял ее на руки и посмотрел ей в лицо.
– Я с тобой, - сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно и уверенно. – Все хорошо. Теперь я с тобой.