Дом последней надежды
Шрифт:
А то и нелюдь.
Но принял.
И за стол усадил. Принес рисовых колобков и еще мясных шариков, каких господин Агуру с того дня больше не пробовал. Сочны были. Мягки… а рисовая водка — крепка.
Сонное зелье в нее он позже добавил.
Надо так.
…может, и посчастливилось Юрако выжить, да только не добро он на рынок принес. Вон, сгинула старая попрошайка, которая на окраинах жила, сколько себя господин Агуру помнит. После заболело все семейство горшечника, и такой хворобой, которую
Помер вдруг сосед-торговец, а он, господин Агуру точно знал, был здоров.
…а у дома его аккурат накануне сову видели.
Вдруг бы следующим разом не стала бы она иной жертвы желать, а села б на крыльцо соседнего дома? Вот то-то же… небось, были у Юрако причины мстить… он-то один, бобылем, а у господина Агуру и жена, и детки… да, усыпил. А сети плела госпожа Гихаро, которую шелковницей прозвали, до того тонки и умелы были ее руки. Той порой она только-только в силу входила, перенимая родительское умение.
И слова знала правильные.
Не даром шептались, будто бы она — как есть ведьма…
…она разослала сеть на земле. Она поставила семь фарфоровых плошек, налив в них сок ягодный, положив сладкий рис и сушеные яблоки. Она спряталась в ворохе тряпья, намазавшись предварительно навозом овечьим, чтоб не почуяла нежить.
Все знают, что у нежити нюх особый…
…и сова долго кружила над угощением, а после все ж опустилась.
Тут-то сеть и затянули. И, прежде чем опомниться успела, облили маслом и бросили огонь. Ох, как она вспыхнула. Как закричала человеческим голосом. И обратиться попыталась из совы в женщину.
— Ёкай это был, — уверенно заявил господин Агуру. — Зловредный и пакостный. Он затуманил разум старика, подчинил его себе…
…Юрако проснулся лишь утром.
Он искал сову.
Кричал.
Звал.
Бродил по рынку, но никто не сказал ему правды. По-хорошему надо было бы и его сжечь, но… тут уж судьи Наместниковы не стали бы закрывать глаза. А кому охота головы лишиться из-за безумца, что с ёкаем миловался?
…от совы той горсточка золы осталась, которую под лавкой закопали.
Много времени прошло.
Месяц.
Или два. Или даже три. Память, она что вода текучая, только оглянешься, и след поменяла. Главное, что однажды раздался стук в дверь.
День был выходным.
И господин Агуру сам открыл.
— Что сделал я тебе, сосед? — на пороге стоял старик Юрако. Он опирался на резную свою трость, и смотрел спокойно, глаза его были ясны, как никогда. — Ты лишил меня жены… ты забрал моих детей…
— Это мои дети, — отвечал господин Агуру.
— Они могли бы родиться от меня…
Безумец, что сказать. Разве нормальному человеку в голову такое придет?
— Однако и этого оказалось мало… неужто пожелал лавку? Мало стало?
— Не
— Она так и не вернулась… она иногда уходила, когда слишком тяжело становилось среди людей, но всегда возвращалась… а теперь нет. И я понял, что не вернется. Зависть — это дурное…
— Что несешь ты…
Кликнуть бы слуг, велеть, чтобы гнали наглеца прочь, но язык присох к нёбу, а руки и ноги тяжестью налились.
— Кто еще?
Имя Гихаро само выскочило изо рта.
— Зачем?
…затем что нельзя тварям рядом с людьми оставаться.
— Дурак… как был дураком, так и остался, — холодная ладонь легла на лоб господина Агуру. — Не знать тебе покоя…
…а да которой поры — не сказал. Точнее он-то сказал, но господин Агуру не услышал. Он очнулся уже на полу. Над ним хлопотала жена, рядом плакали дети…
Исиго проклятья не увидел.
И судья, к которому господин Агуру отправился, сказал, что единственное его проклятье — нечистая совесть, а с этим правосудие Императора бороться не способно.
Лжец.
Главное, что с того дня и вправду покой душевный оставил господина Агуру. Все-то было не так… нет, дела шли в гору, дети росли и радовали, да только…
…не так.
…особенно по ночам маятно становилось. То тень белая скользнет. То голос совиный послышится. То не совиный, а будто бы женский, песенку напевающий.
То зовут.
То бегут… смеются… и не один он таков, нет… в лавке вот, куда он заглядывал, надеясь побеседовать с упрямцем, вовсе худо становилось. Мерещилось, что глядят на него. Сперва думал, блажится, а после понял — не исчез дух-ёкай, но в доме поселился, вошел в дерево, благо, старо оно было.
…сжечь надобно.
Может, потому и не желал продавать лавку старый Юрако, даже когда товары в ней иссякли. На что жил? Не понятно.
Я моргнула, осознавая, что этого-то он рассказать не мог. Не то, чтобы совесть не позволила бы, она у него как раз-то воспитанная, просто именно в подобном изложении сам господин Агуру выглядел не слишком-то красиво.
Историю рассказывал не только он.
Что ж…
— Этот дом опасен, — господин Агуру пожевал губу. — И старик не имел права продавать его… вы не знали, понимаю…
Не знала.
И… изменило бы знание что-либо? Опасности я не ощущала. Напротив, чем дальше, тем больше я уверялась, что совершила весьма удачную сделку, из тех, пожалуй, которые случаются раз в жизни.
— …две тысячи…
— Нет, — я позволила себе невежливо перебить гостя.
— Две двести…
Он привык получать то, что пожелает. И готов был платить. Если бы я назвала сумму в три, в четыре тысячи, он нашел бы и их. Он весьма состоятелен, вот только деньгами не купить душевного покоя.