Дом презрения

Учреждение, где я работаю уже большую часть жизни, зовется Службой по поимке и распределению девиантных личностей (СПРДЛ). Очевидно, аббревиатура эта не отличается особой благозвучностью, поэтому в народе нас прозвали намного короче – Дом презрения. Если вкратце, сюда свозят всех шизиков, полоумных, фриков, чудаков и прочих дневных лунатиков, еще не успевших загреметь в психушку, но, к своему несчастью, уже наворотивших дел. После доставки здесь они проходят дознание, тесты на вменяемость, отсюда же катаются по неврологическим центрам, а после – их либо наряжают в белые пижамы и спроваживают за мягкие стены, либо отправляют на суд как обычных преступников. В общем, наше заведение служит чем-то вроде глухого тамбура, чтобы пассажиры не выскакивали на ближайшей остановке под подписку о невыезде, пока ходят по вагонам имени Сербского, за которым в один момент оказывается либо мягкий, либо зарешеченный.

И пока взгляд еще не застелила пелена профессионального безразличия, не можешь не поражаться тому, как далеко (иногда в буквальном смысле) могут завести человека его иллюзии. Некоторые из наших подопечных делали такое, отчего кровь в жилах стынет до сих пор, но по-настоящему холодеешь от ужаса при мысли о том, что они ведь искренне верили в реальность охватившего их морока, потому что без веры совершить то, о чем пойдет речь дальше, попросту невозможно. Вера одного, как известно, называется шизофренией. Но также известно, что вера может сдвинуть землю с ее оснований. И я думаю, люди, когда-либо попадавшие к нам, были достаточно сильны, чтобы уверовать во что-то свое, потустороннее, прекрасное, но недостаточно расчетливы, чтобы продвинуть эту веру дальше своего внутреннего мира, где она, медленно, но верно учиняет апокалипсис. А когда соседи приходят на запах гари, когда огонь из тесной каморки, наконец, вырывается наружу, остается одно пепелище. Некоторые сгорают (причем тоже иногда буквально) еще до приезда наших оперативников. Таких мы называем бумажными людьми – только личные вещи, включая исповедь девианта в любом удобном для него формате, да бумажный след, ведущий в никуда. Большинство дел в нашем небольшом, но, уверяю вас, очень колоритном архиве состоят лишь из результатов вскрытия, рапорта сотрудника, занимавшегося делом, фотографий с места происшествия и каракулей самих виновников «торжества», разобрать которые представляется куда более трудным делом, чем даже произнести название нашей конторы.

На одном из облаков сидит тот, кого принято называть Богом. Это не какой-то пыльный канон, сотни раз переписанный в зависимости от того, какую в это раз нужно собрать дань или с кем развязать войну. Но тот, кто сидит на облаке, безусловно, святой. Он святой, но не в том узком понимании затворничества и самоограничения. Он хранит святыню и святыня эта неприкасаема, но не потому, что ее нельзя касаться, а потому что к ней невозможно прикоснуться. И эта святыня зовется истиной. Ее нельзя изогнуть в такую форму, в которой она бы встала в слепую картину человеческого бытия, полную подпорок, костылей и деталей, игнорируемых по причине несоответствия, ведь тогда она станет чьей-то очередной правдой.

Рядом не льются чудесными мелодиями голоса нимф или ангелов, негде здесь расположиться саду с недостающим плодом на одном из деревьев и нет никаких золотых врат, увенчанных надписью «Рай». Облако это невозможно найти ни над головой, ни под ногами, да и само слово «облако» здесь – лишь условное обозначение неописуемого и невообразимого места. Тут есть разве что стол с шахматной доской; Бог сидит перед ней и, конечно же, за белыми фигурами. По другую сторону, за черными, сидит тот, кого приятно называть Дьяволом. Что, спросите меня, они делают друг рядом с другом, при этом не развязывая вселенских войн и не борясь на огненных мечах? Почему между ними исключительно спортивное соперничество? Все просто – всякое зло, как и добро, относительно. Добро существует во зле, а зло – в добре, и как бы мы ни пытались искоренить из себя зло, забетонировав его в Люцифере, Гитлере, Кайне или другом злом парне, который уж точно хуже нас, зло и добро всегда будут необходимы друг другу, как два полюса, между которыми вибрирует реальность. И могучие существа, сейчас озабоченные расстановкой фигур, это понимают, как никто другой. Каждый раз, когда Бог проигрывает, он низвергает частичку своей сущности на Землю, в противном случае частичку себя отправляет Дьявол – таков уговор. И хотя Господу было с самого начала понятно, чем чреваты сделки с Отцом лжи, любовь к стратегическим играм одержала верх. И кто знал, что после двадцатого века нескончаемых поражений Дьявол прознает о явном недоверии к ферзю со стороны Бога и отыграется? Кто знал, что Дьявол такой мастер хитрости и обмана?

Из личного дела пациента:

Его нашли на кресте, сделанном из каких-то трухлявых досок, по-видимому, украденных со стройплощадки. Он поставил его посреди Патриарших и предпринял попытку самоличного распятия. Полицейские явились на место и сняли его, когда он уже пригвоздил к перекладине одну руку, правда непонятно, с чьей помощью он намеревался прибить остальные конечности. Чуть выше места, предназначенного для головы, нашли записку, прибитую к кресту. Текст ее приведен ниже:

«Еще ни разу за свою жизнь я не встретил человека, не ослепленного и не опьяненного. Если таковые и встречались, их опьянение и слепота начинались либо когда они попадали в среду себеподобных, либо когда разговор заступал на поле их личности, где я высказывал свои критику. Взгляд их тупел, а слова наливались желчью. Но тут я встретил себя. Понимаете, невозможно оставаться не самовлюбленным, глядя на этот бал бессознательности. Мы все родились актерами, потому что вокруг нас все играют. Под влиянием общественного актерского поведения и мы, не осознавая того, стали частью сцены. Но в один момент я заметил игру, притворство. Я увидел, что мы все играем и перестал играть, и мое поведение остальным начало казаться… странным. Общественное вожделение массовой моды, терпеливое высиживание с целью получения сугубо номинальной бумажки, резкое искажение поведения при контакте с остальными особями, массовые ценности и жизненные приоритеты, массовая культура, задевающая самые низменные струны внутри человека, уже в открытую играя на его инстинктах самовоспроизведения и превосходства. Они на полном серьезе считают себя неполноценными, не почитав определенные книжки, содрогаются перед ними. А ведь это лишь вымысел. Они засыпают под классическую музыку, считая ее хорошей колыбельной, либо же считают ее высшей материей, показателем высокого культурного уровня. Быть не хуже других, но при этом подчеркнуть свою индивидуальность. Жалко только, что ума хватает лишь на внешние атрибуты. Ими будто овладевает манящий порыв, перед которым они оставляют все, что бы они ни делали. Как собака, которую всего мгновение назад ты почесывал за ушком, но тут кто-то зазвонил в домофон. Нужно идти и истошно, бессмысленно лаять на открывающуюся дверь. Осознанность во взгляде пропадает, и ничто больше не напоминает о прошлом мгновении. И тебя это как-то… разочаровывает. Кажется, что с момента изобретения конвейера, он успел попасть даже в голову людям, и теперь мыслительная деятельность производится в автоматическом режиме. Теперь это серийный продукт, клепаемый на конвейере.

Родители единолично решили выгнать меня из дома за то, что во время нашего очередного «семейного» ужина, где на горячее подают лишь вопли о разводе и жаркое из упреков, я высказался, что они – лунатики, гнущие спину с тем, чтобы создать внешнюю видимость благополучия перед другими корчащимися в ночном кошмаре лунатиками; клоуны, изображающие любую эмоцию по щелчку директора Луна-парка, который, впрочем, правильнее было бы назвать лупонарком – чем-то средним между публичным домом и наркопритоном. Я сказал, что им не хватает волевых усилий на то, чтобы разобраться с непониманием и отсутствием взаимоуважения в семье, поменять работу, меня, наконец, подпустить к самостоятельной жизни, чтобы я не был в постоянной зависимости от них. Ведь дай человеку рыбу, и он будет сыт один день, дай удочку, и он будет сыт всегда, и все в таком духе.

Знаете, что мне ответили? «Не видишь, сейчас взрослые разговаривают». Никогда не будет понимания между нами. И не пропасть идеологическая, историческая, политическая или культурная нас разделяет. Мы просто не утруждаем себя в обосновании того, что пытаемся впарить. Раз уж навязываешь, позаботься о том, чтобы человек, подчиняющийся тебе, не шел на неоправданные жертвы, переступая через свои принципы, чтобы твоя позиция показалась убедительной, чтобы она виделась правильной. И аргументы из разряда «так принято», «так положено» не звучат убедительно для тех, у кого во главе ценностей не стоит поощрение в обществе тех, у кого «все как у людей». Отцы не утруждают себя объяснениями, а дети даже не стараются понять и поверить. Человек сначала должен поверить, а потом сделать, а не наоборот.

Та, кого я любил больше всего, одарила меня злобным взглядом еще в тот момент, когда я сказал, что вижу справедливость в том, что домашние животные стали бесполезным декором, а бездомные вытесняются плотной застройкой и вырубкой лесов – ведь, если бы человек на каком-то этапе эволюции не стал править балом, с ним бы непременно произошло то же самое. Человек просто пожинает плоды своего пути, а бродячие псы – своего.

Затем был еще эпизод в доме ее родных. Мы как-то приехали в гости к ее дальним родственникам по случаю их новоселья. У меня завязалась оживленная дискуссия с дедушкой, самым старшим и уважаемым человеком в семье и ее негласной главой. Разговор зашел об искусстве, и вначале он проходил, как это часто бывает, в формате лекции. Чаще всего после наших недоуменных взглядов на вопросы о том или ином деятеле искусства, звучала снисходительная фраза «ну, это же классика, это знать надо». На это в один момент я возразил тем, что искусство передает искаженное и не прикладное изображение действительности, и потому его главная задача – приносить эстетическое удовольствие, на время унося тебя за пределы привычного миропорядка. Чрезмерно впечатлив человека, иногда элементы искусства начинают проникать в его повседневность, преображая ее, и меняя угол обзора. Знание того, что не имеет никакого отношения к действительности и может лишь радовать душу, не может повысить культурный уровень человека. Его осведомленность в культуре, почитаемой в обществе предыдущих поколений, не превозносит его над остальными – это могут делать только поступки. Я сказал, что искусство – это не поприще для демонстрации знаний.

Конечно же, после этих слов дальнейшее наше пребывание в гостях было крайне натянутым.

Когда мы пришли уже к ней домой, я сказал, что сегодня понял кое-что очень важное. Я не смогу жить в ритме ото сна до работы. Цикличность жизни меня убивает как рыбку, которую нельзя сажать в шарообразный аквариум, иначе она сойдет с ума. Я сказал, что не смогу жить и строить планы, опираясь на размер моего бюджета. Гонка за деньгами заставляет неосознанно делать низкие вещи, вести жалкую и неприглядную жизнь: приспосабливаться, протискиваться, пресмыкаться. Она спросила: